[Главная] [Оглавление романа] [Первая часть] [Вторая часть] [Третья часть ] Главы 1-й части: [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21]

Отис Гундабад Часть 1. Тропинки

Глава 1                      Солнце уже клонилось к закату, в воздухе стоял пьянящий аромат прелой хвои и багульника. Тропинка вилась между заросших мхом валунов, на которых то и дело сверкали кровавыми гроздьями ягоды брусники. Реку не было слышно, только в просветах между соснами иногда сверкала бурым зеркалом мутная гладь воды. Еще немного, и в лесу станет темно и влажно, настанет время сидеть у костра, давая отдых усталым ногам, лениво отмахиваясь от ненасытных лесных комаров. Но до вечера нужно было успеть дойти до скальников, и Еж торопился. Тропинка постоянно пропадала из виду, приходилось запрыгивать на ближайший камень, осматриваться, и это здорово раздражало.           Еж спустился с камня, вздохнул, поправляя рюкзак, и пошел дальше. Воздух летнего леса, так славно будоражащий утром, к вечеру сгустился и клонил ко сну.           - Ну ладно, вот у нас поворотик уже показался, от него меньше часа до Столика.… А там уже и до Черепахи совсем ничего… - Еж поймал себя на том, что опять говорит вслух. Скверная привычка беседовать с самим собой всегда появлялась у него на второй или третий день одиночества, и он ничего не мог с собой поделать. "Вроде бы не так уж редко я один бываю, то есть даже вовсе и не редко, а болтливый", - подумал он, а вслух сказал только:           - Ать! - когда нога соскользнула с корня, пересекшего тропинку, и рюкзак противно перекосился. "Надо ремни подогнать получше. Хотя все равно вечером будет лень, утром забуду… А вспомню, когда уже обратно рюкзак этот проклятый одену, и опять весь день буду завтра мучиться".           На повороте реки Еж остановился, присел, не снимая рюкзака, на теплый шершавый валун, отхлебнул из фляги, снятой с пояса. Страшно хотелось откинуться на спину и полежать немножко, совсем чуть-чуть. Чтобы солнышко ласково грело сквозь верхушки сосен, чтобы сонная лесная речка тихо журчала, и чтобы, главное, никуда не идти. Еж со стоном поднялся и зашагал дальше.           Почти сразу же над головой что-то сухо щелкнуло, по сосновому стволу прошелестели кусочки коры. Еще не успев сообразить, что он делает, Еж упал навзничь и замер. Перед глазами была утоптанная рыжая глина, но ему казалось, что он видит ствол дерева, с торчащей в нем желтой стрелой, мелко дрожащей оперением. Еж глубоко вздохнул и аккуратно перевернулся на спину, выпростав правую руку из лямки рюкзака. Стрелы не было. Зато дятел, сидящий на сосне, покосил на Ежа глупым своим черным глазом и стукнул по стволу еще два раза.           "Собачка ты пуганая а не Еж!" - ругался Еж, в очередной раз поправляя лямки. Впереди показался просвет меж сосен. В нем, как в небывалого размера дверной щели, виднелась большая каменная плита - Стол, почти целиком перекрывающая русло речки. С этого места начинались скальники. Речка, тихая и мутная ниже по течению, здесь была прозрачна и шумела. Еж перепрыгнул с берега на Стол, прошел по нему весь мокрый из-за летевших из окаймляющих потоков брызг. На другом берегу, он отряхнулся, вытер лицо и поднял голову. Над верхушками сосен виднелся каменный панцирь Черепахи, казавшийся черным на фоне красного закатного неба.           Тропинка вывела Ежа на край поляны. Поляна, вытоптанная до глины, была покрыта пятнами прошлогодней бурой хвои. В двадцати шагах от поляны шумела речка, а с другой стороны уходил вверх серый каменный бок Черепахи. Там виднелись остатки старого костровища, рядом лежали засохшие ветки елового лапника. Еж сбросил рюкзак и, сняв привязанный к его боку топор, направился в глубь леса. Быстро темнело.           Лес в сумерках казался большим темным сараем, заваленным ветошью и хламом. Он стал совсем другим, незнакомым, но в то же время каким-то удивительно родным и близким. Еж, вернувшись с охапкой свежего лапника, бросил его в кучу около костровища. От зарослей багульника принес вязанку хитро скрепленных между собою жердей. Стало совсем темно, и ямки под жерди, оставшиеся с прошлого раза, пришлось искать уже на ощупь. Проклятые деревяшки долго не хотели становиться на свои места, завязки путались, но, в конце концов, Еж отошел в сторону, любуясь на покатый треугольный остов, как раз такого размера, чтобы внутри можно было лечь самому и положить рядом свой ненавистный рюкзак. Быстро накидав на жерди лапника, Еж вернулся к костровищу.           Через несколько минут настал самый приятный момент, которого он ждал весь день, скрашивая мыслями о нем тягости и невзгоды путешествия: Еж лежал рядом с костром, а на огне шипел котелок, готовясь осчастливить усталого путника горячей похлебкой. Рядом лежали зерна, в мешочке из тонкой кожи, и холщовая подушечка, набитая сушеными грибами. После ужина Еж заполз в шалашик, уютно устроился на куче постеленной одежды, положив под голову рюкзак. Справа от изголовья покоился старый топорик с блестящим лезвием и тремя кожаными колечками, врезанными в топорище в нижней его части. Топорище было теплым и очень приятным на ощупь. Уже засыпая, Еж положил на него руку - со стороны он походил на ребенка, обнимающего любимую игрушку перед сном.           Утром, когда костер разгорелся, и капельки росы, осевшей за ночь на пышных еловых ветках, уходили к небу паром, а солнце еще не грело, но уже ярко било по глазам, Еж начал собираться в путь. Лапник свален в кучу, жерди спрятаны на прежнее место. Впереди долгий день. Нужно пройти до Смешного Болота, переночевать там, и на следующий вечер быть дома. Потому что еды осталось ровно на два дня, а ходить по лесу голодным Еж страшно не любил.           Рюкзак был собран и, натягивая лямки, Еж вспомнил, что так и не настроил их, как собирался. "Как всегда забыл", - вздохнул он и поерзал спиной, устраивая груз поудобнее.           Когда впереди показался приметный подъем, настало время пообедать. Еж забрался на горку. Перед ним расстилался курумник, большие валуны были набросаны плотно и в беспорядке, как будто кто-то очень большой высыпал горсть камешков и аккуратно их разровнял. Еж сел, привалившись к стволу сосны, достал из запасов предпоследнюю черствую лепешку и задумчиво сжевал ее, запивая теплой речной водой из фляги. Потом встал и внимательно огляделся. Ему предстояло пересечь курумник, место открытое, а, следовательно, опасное. За все время, что он здесь бывал, Еж ни разу никого не встретил, но хорошо знал, что все когда-нибудь бывает впервые. Никого не заметив, он начал спускаться.           Главное, когда двигаешься через каменный завал, прыгать не останавливаясь. С камня на камень, отталкиваясь одной ногой от валуна, не вставать на обе сразу. И не думать. Доверять телу. Оно знает, оно умеет. А начнешь подключать голову, засомневаешься на миг и готово - лежать тебе между корявыми кусками скалы с переломанными костями. Еж проверил лямки, подышал глубоко и запрыгал по камням, нагнувшись и смешно растопырив руки. Ноги сами отыскивали каменные уступы, сами выбирали дорогу. Оставалось только смотреть прямо перед собой и стараться не задерживать взгляд. Где-то в середине курумника попался большой плоский камень, на котором Еж смог, наконец, передохнуть и оглядеться. Над курумником стояла нежная лесная тишина, только где-то внизу, под камнями, бежал ручей, и звук его, волшебно измененный каменными сводами, казался совсем нереальным, как будто пение какой-то большой и никем невиданной птицы. Еж встал, повертел головой и нашел глазами большую сдвоенную сосну, стоящую в другом конце каменной россыпи. Это был его ориентир, там продолжалась тропа. Еж недовольно хмыкнул, обнаружив, что здорово взял вправо, поднялся и запрыгал дальше.           Болото называлось "Смешным", потому что там росла особенная травка, которая, будучи надлежащим образом приготовлена, оказывала на вкусившего оной непонятное веселящее воздействие. Еж этой травки не любил, а поклонников ее не уважал, хотя среди его друзей таких водилось немало. Обычно этот народ приходил компанией на болото, добывал ее столько, сколько можно было унести, и шел домой готовить веселые снадобья. Одно было в этом хорошо - после них оставались готовые стоянки, дрова и, иногда, не разобранные шалаши, в которых можно было при случае переночевать. Еж свернул с дороги. Здесь начиналась болотистая местность, утоптанные дорожки вели к местам стоянок, а в воздухе запели крупные кровожадные комары, отъевшиеся на "травниках" за годы их паломничества в эти места. Еж прошел по одной из тропинок до поляны. На поляне стоял большой шалаш, рассчитанный явно человек на пять-шесть, а перед ним сидело какое-то бесформенное существо и помешивало ложкой в солидных размеров котелке над огнем. Еж остановился. В животе неприятно похолодело, а правая рука сама поползла за правое плечо, к рукоятке притороченного к рюкзаку топорика. Он совсем не ожидал кого-то здесь встретить, время собирателей травы уже прошло, а другие обычно в эти места не забредали. Еж сначала подумал уйти, но, во-первых, в нем неожиданно проснулось его глупое колючее упрямство, из-за которого он уже много натерпелся в жизни и ожидал претерпеть еще немало. А во-вторых, сидящий у огня, судя по всему, был один, и оружия при нем не наблюдалось. Еж сделал несколько осторожных шагов, тихонько покачивая рукоятку топора, чтобы убедиться, что он не застрянет. Если что. Но тут сидящий поднял голову, и Еж облегченно вздохнул, а потом и вовсе рассмеялся от облегчения. Таинственная фигура оказалась никем иным, как Дашей, старым приятелем Ежа и большим фанатом травянистого веселья. Вообще-то его звали гораздо сложнее: Даштохет-Бали-Бацбан, но никто из его знакомых не утруждал себя произнесением столь трудоемких и нелепых слов, называли просто Даша. Даша вечно был одет в какие-то долгополые тряпки, никогда не стригся, а мылся, только подчиняясь суровой воле окружающих. Тем не менее, личностью он был интересной, и поболтать с ним было всегда приятно. Еж убрал руку с топорика и, наклонив голову, посмотрел на Дашу. Даша тоже смотрел на него и улыбался.           - Ага, - сказал Еж - Вот он ты.           - Привет, - сказал Даша, не переставая помешивать в котелке.           - Варим, - сказал Еж и уселся у костра.           - Ну, - сказал Даша и, кивнув головой в сторону котелка, спросил - Будешь?           Сбоку от шалаша лежали охапки длинной пожелтевшей уже травы, сложенной тремя высокими кучами. Содержимое котелка сомнений у Ежа не вызывало.           - Нет, ты же знаешь, я это дело не потребляю.           - Знаю. Но думал - вдруг захочется. - Даша поднял с земли маленькую ложечку, аккуратно сделанную из бересты и сосновой щепки, опустил ее в котелок, зачерпнул, подул и вылил в рот. Потом почавкал, и губы его довольно расползлись до ушей.           - Ах! Удалась похлебочка! Точно не будешь? - Даша обернулся. Еж уже возился внутри шалаша, распаковывая рюкзак.           - Ты вот чего, дружище, давай лучше жрать приготовим, темнеет, - обратился он к товарищу, не прерывая возни.           - Ну, давай. Только котелок-то у меня один. Свой вытаскивай.           Вытащив из шматья котел, Еж потопал в сторону болота. Там, недалеко от поляны, заботливо обложенный серым камнем, бил маленький родничок. Набрав воды и умывшись, Еж вернулся к костру. Совсем скоро на огне, рядом с гнусным Дашиным варевом, забулькал прекрасный, густой супец. Сегодня, вдобавок к грибам и зерну, он содержал в себе мелко нарезанную морковку и какие-то собранные Дашей корешки. Перед тем, как положить их в котелок, Еж взял с него торжественную клятву, что корешки самые обыкновенные, и никаких побочных эффектов не дают.           - Птичку бы туда забубенить. Было б совсем прекрасно, - мечтательно закатил глаза Даша.           - Глухаря, - хмуро отозвался Еж - Целиком.           Даша рассмеялся. Голодный Еж его веселья не разделял. Перед глазами возник образ толстой, хорошо прожаренной глухариной ноги, и прогнать его, по крайне мере, на пустой желудок, не было никакой возможности. Еж помотал головой и потянулся.           - А ты, Даш, тут вообще-то чего делаешь?           - Варю. К зиме готовлюсь. Наши все еще две недели назад ушли, харч мне оставили. А я думаю, чего там делать, дома-то? Ну вот, остался здесь. Тихо, спокойно. Не шумит никто.           - Гм… насколько я знаю, у тебя и дома-то нет.           - Ну, тем более! Чего, думаю, делать дома, когда его и нет вовсе? - Даша улыбнулся и посмотрел на Ежа. Еж поморщился. Он не любил, когда Даша смотрел на него этим загадочным взглядом - под ним Еж чувствовал себя так, словно его каким-то образом обманули. И сразу начинал раздражаться. А, замечая свое раздражение, злился еще больше. "Думает, что он самый умный… - тихо бесился Еж, - Ишь, смотрит снисходительно! А на самом деле он дурак. С травой своей дурацкой. Думает, что все тайны мира постиг. Его, придурка, глючит с варева, а он, значит, от этого постигает…". Один раз Ежу рассказали историю, про какого-то любителя травы, который после того, как примет, открывал какие-то там параллельные миры и общался с духами. История вызвала у него отвращение, но зато он понял, почему у многих "травников" такие вечно довольные рожи. "Постигают они! Идиоты", - Еж опустил в свой котелок ложку и помешал ужин. Запахло грибами.           Когда котелок опустел, Еж откинулся на спину и стал смотреть в небо. В небе ничего не было, из-за облаков. Не блестели звезды, не светила луна. Темнота обнимала Ежа, весь мир стал маленьким, казалось, протяни руку, и тронешь стену, мягкую, как подушка и бархатистую на ощупь. Еж повернулся лицом к угасающему костру, и ощущение сразу пропало.           Устраиваясь на ночь в шалаше, Еж долго раскладывал одежду, закутывал себя поплотнее, чтобы не достали назойливые комары. Внутрь залез Даша и втащил за собой свой терпко воняющий котел.           - Убери эту гадость, - сказал Еж, не поднимая головы.           - Да пусть стоит.           - Убери, я сказал, - тихо повторил Еж. Даша засмеялся:           - Не напрягайся только. Уберу, - и вытащил котел наружу.                     Горные появились заполночь, когда облака уже разошлись, и серебристый неверный свет заливал поляну перед шалашом. Еж проснулся от неприятного предчувствия, тоскливого беспокойства, как иногда, открыв глаза среди ночи, чувствуешь горячее дыхание надвигающейся болезни. Вставать Еж не стал, но достал топорик и перевернулся на спину. Он услышал голоса. Их было пятеро или шестеро. Какое-то время Еж пытался успокоить себя мыслью, что это свои, но потом четко различил в произносимых словах тянущие гласные, которые горные выдыхали через нос, и надежда пропала. Язык у них был тот же, что и у лесных, но лесные никогда не говорили на такой манер. Даша тоже проснулся, и засопел, натягивая в темноте свои рваные чоботы. Еж уже обулся, но зашнуровать ботинки не успел. Им в лицо сверкнуло желтым - перед входом в шалаш возник корявый гоблин, держащий в левой руке длинный факел. Правая лежала на поясе, на рукояти ножа. Нос у гоблина был совсем плоский, его большие ноздри нагло смотрели наружу. Гоблин сунул факел внутрь, осветил сидящих Дашу с Ежом, скривился и пакостно заржал. За плечами у него возникли еще двое.           - Ну чё, цапли, выходи по одному! - гоблины заржали на этот раз все в месте. Еж вылез наружу, держа в опущенной руке топорик. За ним появился Даша. Сбоку от шалаша стояли еще двое горных с факелами, один ворошил ногой кучу Дашиной травы. Тот, который появился первым, заметил оружие в Ежикиной руке.           - У, да у нас тут че, великий воин! - прогундел он, делая шаг назад.           Двое оставили траву и подошли.           - Брось, - хрипло сказал один из них. Еж посмотрел на него и увидел направленный ему в живот короткий уродливый самострел. Еж разжал пальцы, топорик мягко упал на землю.           - Вот так. Теперь давай посмотрим, че у нас есть, - расслабившись, продолжил плосконосый.           - А что случилось-то? - спросил Даша. - Если вам травы надо так возьмите, мне не жалко.           Гоблин поднял на него голову. Даша смотрел ему в глаза и, как всегда, улыбался. Плосконосого это взбесило:           - Тебе кто, цапля, рот открывать разрешил! - заорал он, делая шаг в его сторону. В тот же момент, другой гоблин, до этого молча стоящий сбоку, ударил Дашу кулаком в лицо. Даша упал ничком, неуклюже всплеснув руками. До того, как он ткнулся головой в мокрую от ночной росы траву, второй гоблин успел пнуть его навстречу в живот. Еж дернулся в их сторону, но тут же запнулся и тоже упал, потому, что плосконосый наотмашь треснул факелом ему по затылку.           Потом Еж еще два раза пытался вставать, но трое гоблинов каждый раз валили его обратно и топтали тяжелыми подкованными сапогами.                     Глава 2                     Каждый год, летом, Еж ходил к Синему Кряжу. Там, под тенью высокой скалы, среди мхов и зарослей тальника приютилась старая избушка, неведомо кем и когда построенная. Недалеко от нее журчал чистый горный ручей, сбегавший откуда-то из глубины Синего Кряжа. Еж набрел на это место случайно, пять лет назад…           Первый раз пришел он туда вечером, почти на закате, и сначала испугался, увидев этот домик с почерневшими от времени бревнами, - слишком уж зловеще он выглядел. Но когда Еж огляделся, то понял, что никто не появлялся здесь уже много лет. Внутри он обнаружил полати и маленькую печку, сложенную из бурого кирпича. Ее перекосившаяся труба готова была в любой момент упасть, а сбоку проходила косая ступенчатая трещина. Избушка явно была построена людьми. Откуда эти люди пришли и куда делись, Еж так и не смог определить. На полатях валялись полуистлевшие тряпки, а рядом с печкой лежала охапка черных, поросших влажными грибами дров. Пол и потолок были покрыты скользкой плесенью, пахло гнилью. В тот вечер Еж не стал ночевать внутри. Он развел костер снаружи и уснул рядом с ним, закутавшись, по обыкновению, в свои многочисленные одежды. А наутро, когда он пошел на ручей за водой для завтрака, он заметил в воде у берега маленький синий камешек, округло обточенный студеным потоком. Еж так и не понял потом, что заставило его поднять этот камень со дна и положить в карман куртки. Но судьбу свою, за этот поступок, он благодарил не раз.           Вернувшись домой, про камушек он уже не помнил, а нашел его только весной, перетряхивая летнюю одежду. Единственным в их округе, кто что-то понимал в камнях, был старый кузнец, живший неподалеку от Ежа целым большим хозяйством, со своими пятью взрослыми сыновьями, двумя дочками и всеми их семьями. На берегу реки стояло три больших дома, сараи и маленькие теплушки, а ближе к лесу два огорода и старая-престарая кузня, которую построил еще дед, или даже прадед нынешнего кузнеца.           Еж пришел к ним вечером. Снег еще не сошел, натаявшие за день лужицы покрывались тонкой корочкой белесого, как печной дым, льда.           На широком крыльце кузнецовой избы сидела его старая жена. Рядом устроилась их младшая незамужняя дочка. Они плели корзины из ивовых прутьев. Старая Рова была закутана с ног до головы в старую волчью шубу. Девчонка напялила кожаную мужскую куртку, видимо взяла у кого-то из братьев, и теперь пыталась упрятать под нее застывшие ноги.           - Добрый вечер, бабушка, - сказал Еж. Бабка близоруко сощурилась и улыбнулась:           - А, Ежик, заходи. Ты к старику пришел?           - Да. Дома он?           - До-ома, - протянула Рова, - отдыхает.           Еж, поднявшись на крыльцо, замешкался перед дверью. Ему было неудобно беспокоить старого кузнеца по такому пустяшному поводу. "Ну, посмотрит он на этот камушек. Ну, отдаст обратно, скажет, мол: "Ничего интересного, Еж, обыкновенная галька". И зачем я только пришел…". Он обернулся и увидел, что дочка кузнеца глядя на него прищуренными глазами, хитро улыбается. "Еще молоко на губах не обсохло, а выпендривается, сопля!" - нахмурился Еж: в свои семнадцать лет он уже считал себя взрослым. Учитывая то, сколько ему за эти годы пришлось пережить, может, он и имел на это право, но как ни крути, на самом деле, все равно оставался еще мальчишкой.           Сердито вытерев ноги о цветной половичок, связанный из лоскутков, он толкнул дверь. Кузнец возвышался над большим выскобленным до бела столом. Рядом с ним сидел один из его сыновей и, склонив голову, выслушивал наставления батюшки. Судя по голосу кузнеца, он сурово распекал своего великовозрастного сынишку, который сам уже был отцом двух детей. Увидев, что помешал, Еж смутился еще больше. Кузнец поднял голову, улыбнулся. Потом взглянул на сына, и тот, вздохнув с облегчением, вышел, даже не обернувшись в сторону гостя.           - Ну добрый вечер, Еж, - пробасил кузнец. - Ужинать с нами будешь?           Вечно голодный Еж проглотил слюну:           - Спасибо, дедушка. Я вот чего… Камушек у меня тут, посмотри, может сгодится на что.           Кузнец протянул огромную лапищу и взял камень двумя пальцами. Посмотрел на свет. Повертел и так и сяк, потом протянул обратно. "…Ничего интересного, Еж…".           - Может и сгодится.           Еж не верил своим ушам. А кузнец откинулся на спинку резную стула и спросил:           - Что хочешь за него?           Еж потупился. Сел на скамеечку, стоявшую рядом у стены.           - Я ж цены его не знаю, дедушка. Сколько дашь, столько и возьму.           Старик усмехнулся.           - Тебе как, едой или вещами?           Еж повернул голову и посмотрел на полки у печи, где стояли глиняные горшки всяких форм и размеров. Старик, проследив страстный взгляд, понятливо улыбнулся.           - Ага… Ну, меду могу дать маленько, хлебца там, грибов сушенных… Камень-то не шибко дорогой, так, на поделки пойдет, - добавил он, глядя, как расширились Ежиковы глаза.           Домой Еж вернулся, зажимая под мышкой стопку больших лепешек. В руках он нес горшочек прошлогоднего коричневого меда и плетеную корзиночку с сушеными грибами. Когда он выходил, добрая бабка Рова положила сверху еще пучок пряностей, не забыв при этом напомнить, чтобы горшочек с корзинкой Еж занес при случае обратно.           Дома его ждали двое товарищей, вместе с которыми он делил кров и стол, таких же бессемейных и беззаботных как он сам. И таких же вечно голодных, особенно в суровую северную зиму, когда нужно кушать еще больше, чем летом, чтобы бороться с холодом и скукой.           Удача в тот вечер была явно на их стороне. Ребята как-то изловчились и, после долгих скитаний по заснеженному лесу, смогли добыть дичинки, - на поляне перед домом лежала тушка молодого оленя-кабарги. Тася, мокрый от пота, сдирал с него шкуру, высунув язык от усердия, а рослый Дов рубил рядом толстые ветки, временами останавливаясь, чтобы вытереть нос шерстяным рукавом.           - Братцы! Славно то как! - Еж улыбался во весь рот.           Впервые с наступления зимы на душе было радостно и легко. Он чувствовал весну, и это было прекрасно. Весна была в ярких звездах, в запахе ночного леса, в ответной улыбке Таси, переставшего на миг терзать тощее оленье тело. Глядя на них, Дов тоже улыбнулся. При этом у него опять потекло из носа, он забавно шмыгнул и снова провел по нему рукавом.           Ужин в тот день удался на славу. Дов с Тасей решили зажарить оленью ногу над огнем, а в доме Еж сварил на печке котелок грибов, добавив туда Ровиных пряностей и маленько меда, для пущей роскоши. Печка у Ежа была самая настоящая, как у людей, сложенная из каленого рыжего кирпича. Он провозился с ней целое лето, поскольку до этого видел печки только снаружи, и никак не мог понять, как она устроена. Печь получилась маленькая и корявая, безо всяких там хитрых дымоходов, дров требовала уйму, а остывала при этом безобразно быстро. Но, поскольку Еж проживал не один, то, со временем, механизм снабжения топливом был отлажен, очередность дежурства установлена и в домике троих друзей всегда было тепло.           Больше таких печей в округе не было. Обычно в домах строили простенькие каменные очаги, с каменными же трубами, выводившими наружу как дым, так и значительную часть жара. Большой дом, конечно, такой штукой не обогреть, но в больших домах никто кроме кузнецовой семьи не жил, а кузнец свой дом обогревал совсем другим, более хитрым способом.           Он вообще мужик был на редкость башковитый, этот кузнец, и, еще в молодости, исхитрялся учинять такие штуки, что старики только головой качали, а молодежь не знала, то ли смеяться над ним, то ли восхищаться. Одной из таких штук была система отопления, которое кузнец, по факту изобретения назвал "паровым". Пара, правда, там никакого не было, но название менять он не захотел, ибо всю жизнь был "упрямый, как козел", так, по крайней мере, говорила бабка Рова, и спорить с ней никто не собирался. Вся штука была в том, что сверху в домашний камин кузнеца был вделан большой железный котел, наполненный горячей водой. Готовили в доме часто, поэтому вода остывала только под утро. Из котла под небольшим уклоном шли тонкие металлические трубки, курчаво огибающие все комнаты кузнецова жилища. От воды трубки были горячие, и, соответственно, все время грели воздух в помещении. Когда внутри становилось прохладно, кузнец открывал специальный краник снаружи дома, остывшая вода сливалась, трубы же вновь наполнялись кипятком. Многие в округе хотели бы заполучить такую штуку, но добыть себе столько железных труб мог не каждый.           В общем, в том году, летом, Еж снова отыскал заветный домик. Там все было по-прежнему - гниль, грязь, запустение. По прошествии нескольких дней, благодаря Ежиковым усилиям, внутреннее убранство сильно переменилось. Он очистил стены от плесени и грибов, доски на полатях заменил свежими сосновыми жердями, печку, как смог, поправил и замазал ее треснувший бок вязкой красной глиной.           Потом начались дни поисков - Еж бродил вдоль ручья, вглядываясь в прозрачную воду, в надежде увидеть на дне синие пятнышки. Сначала у него ничего не выходило. Были моменты, когда он, проклиная свою наивность, решал уйти, но на следующее утро, как следует подумав, вновь отправлялся на бережок.           Наконец ему повезло. В одном месте, где ручей разливался особенно широко, он нашел сразу три камня, причем все три были крупнее того, первого. Через месяц у него накопился уже небольшой мешочек, который он таскал с собой на груди, на тонком, крепком ремешке, сплетенном из оленьих жил. И в том году, в первый раз за долгое время, Еж со своими товарищами не голодали зимой.           Камни Еж отдал кузнецу, получив в обмен еду и несколько великолепных ножей, таких острых и удобных, что ими можно было делать буквально все, что угодно. Можно было брить волосы на голове, можно было срубить небольшое деревцо. А муки и овощей, выращенных кузнецовой семьей, хватило троим товарищам почти до самой весны. Кузнец так и не спросил, откуда Еж берет камни. Хотя Еж бы ему сказал. Кузнец был честный. И не жадный…                     Жадность вообще не была свойственна лесным оркам, и это было главное их отличие от людей и гоблинов. Конечно, они, во многом, отличались от них и внешне.           У орков и гоблинов была жесткая сухая кожа, немного похожая на шкуру ящерицы, которая к старости становилась все грубее, толще и местами походила на крупную чешую. У людей кожа была однородная, мягкая, и к старости собиралась в морщины. У орков и гоблинов волосы росли только на голове, были жесткие, как щетина, а у некоторых волосяной дорожкой дорастали по хребту аж до поясницы. У людей же, волосы были мягкие, росли везде, где ни попадя, только что не на глазах. У гоблинов и орков нижние клыки выдавались над остальными зубами, у мужчин, обычно, даже заходили на верхние зубы. У людей зубы были ровные и тупые, не зависимо от пола.           В повадках же, и образе жизни, различались они по-другому. Люди и орки жили вдоль рек по лесам, охотились на лесную дичь, вели дневной образ жизни. Гоблины жили преимущественно в горах, солнца не любили, по ночам ловили горных баранов, птиц в гнездах и собирали всякую пещерную живность, от летучих мышей и слепых рыб в подземных озерах, до слизняков и улиток. Впрочем, очень часто гоблиньи отряды выбирались в лес в, поисках наживы, и тогда хватали и убивали все, что только попадалось им на дороге. Особенно от них страдали люди, живущие недалеко от гор, но бывало, доставалось и оркам. Хотя, нужно сказать, что с последними они враждовали гораздо меньше, видимо в силу внешнего сходства, а так же потому, что орки, в отличие от людей, так же как и сами гоблины, могли долго находиться в глубине гор. Бывали случаи, когда орочьи отряды, повздорив с гоблинами, забирались в их пещеры и вырезали целые племена. Или, может быть, играло немаловажную роль то, что пара орка и гоблина могла, хоть и не всегда, иметь детей. Причем ребенок, в таком случае, получался на редкость здоровым. Такие браки были чрезвычайно редки, в силу большого различия между образом жизни тех и других. Но иногда случалось. А вот о ребенке от смешанного брака с человеком никто никогда не слышал.           Еще одно большое отличие между тремя народами состояло в том, что человек и гоблин всегда жили большими, тесными сообществами, имели различие по социальному статусу и накопление материальных ценностей. Природе орков накопление, чего бы то ни было, кроме жизненного опыта и знаний, было абсолютно чуждо, у них никогда не было общества как такового, поскольку все необходимое они могли добыть и в одиночку, а большего не желали. Они жили поселениями, в которых дома стояли отдельно друг от друга, исключения составляли лишь большие, дружные семьи, вроде кузнецовой. Да и та, со временем, повинуясь бродяжьей орочьей природе, должна была разделиться.           У людей были большие города и могучие правители. У гоблинов, гораздо менее расположенных к созидательному труду, были только правители. У орков не было ни того, ни другого, что, конечно, делало их гораздо слабее в военном отношении, зато каждый орк работал только на себя, он не был никому ничего должен. Орки помогали друг другу, когда в том была нужда, но не более…                     Еж много думал над всеми этими вещами. Из всего поселения, пожалуй, он один так хорошо разбирался в природе людей и гоблинов, потому, что судьба уже не раз сводила его и с теми, и с другими. Остальные его знакомые, практически, не общались с горными, а человека многие даже и в глаза не видели. Только старый кузнец со своими сыновьями раз в год уходил на юг, к людским деревням, чтобы обменять свои изделия на одежду и железо. Одежду люди умели делать прекрасно. Тут они были вне конкуренции. С гоблинами, насколько было известно, кузнец старался дела не иметь.           Иногда он покупал у людей дорогие камни, иногда железный лом, старые ножи и мотыги, которые шли на перековку. Еж прекрасно помнил, как один раз, зимой, кузнец с сыновьями притащили с юга несколько огромных корзин, наполненных белыми ледышками странной формы. Многие пришли тогда к кузнецову дому, всем было интересно. На их вопросы, кузнец только усмехался, поглаживая коротко остриженную седую голову. Один Еж понял, что это такое. Молоко. Замороженное коровье молоко. За догадливость Еж получил в подарок две большие ледышищи в форме тазика, из которого они были вынуты. Некоторые взяли себе по одной такой штуке, старики, недоверчиво покачивая головами, вежливо отказались от угощения. Зато детишки были страшно рады, целый месяц после этого они подходили к дому кузница, выклянчивали у бабки Ровы вкусные молочные сосульки и бегали потом по лесу, грызя и облизывая необычное лакомство.           Еж, страшно довольный, тут же растопил одну из них на печке, положив в большой чугунок. Дов и Тася неуверенно ходили взад-вперед по дому, время от времени заглядывая в котел, и сомнительно говорили: "Хм…". Когда молоко растопилось, Еж налил себе большую кружку и выпил, кряхтя от удовольствия. Потом еще одну. А вечером он кряхтел уже в другом месте, грязно ругаясь, когда Дов с Тасей подходили к дверце, чтобы ехидно осведомиться: не провалился ли он там, али рассказать ли сказочку какую, чтоб не скучно было. Оставшееся молоко Еж использовал только для варки каши, и то в очень малых количествах. А в семье кузнеца из него всю зиму делали сыр и сбивали невероятно вкусное масло.                     Глава 3                     Еж очнулся от утреннего холода. Сначала он вообще не мог понять, где находится. По прошествии нескольких дней, благодаря Ежиковым усилиям, внутреннее убранство сильно переменилось… Мир был пуст и безобразен. Потом пришли воспоминания, а с ними мгновенно нахлынула боль, заставившая его открыть глаза и скрючиться, как гусеница в неосторожных пальцах. Он попытался приподняться, но охнул и упал лицом обратно, в холодную, влажную землю. Полежал немного, собрался с силами и, стиснув зубы, рывком поднялся на ноги. В голове зашумело, свет на секунду пропал. Сделав несколько спотыкающихся шагов, он прислонился к шершавому стволу сосны. С трудом поднял голову и огляделся.           Солнце только что взошло, на траве лежала роса. Серый подлесок скрывался в низком утреннем тумане. Прямо перед ним лежали влажно блестевшие останки раскуроченного шалаша. Рядом с ними валялась куча непонятного тряпья. Сначала Еж тупо смотрел на серые ошметки, потом понял, что это - Даша. Сделав неимоверное усилие, он оттолкнулся от сосны, прошел два шага и упал на колени перед лежащим телом. Повернув Дашину голову лицом вверх, наклонился к разбитым губам. Дыхания не ощущалось. Тогда Еж разодрал одежду на его груди и припал к ней ухом. Сердце, вроде бы, стучало. Еж откинулся на спину, полежал так немного и пошел, вернее, пополз к ручью.           Умывшись холодной водой, Еж обрел способность к разумному мышлению, но сразу же об этом пожалел. Он обнаружил, что левый глаз у него не открывается, все лицо страшно распухло, а в голове все время что-то кружится, при любой попытке подняться с колен. От бессилия и боли ужасно хотелось заплакать. Плакать Еж, конечно, не стал, а чтобы облегчить страдания, длинно и старательно выругался. Правда закончить задуманную фразу он не смог - оказалось, что на выдохе ужасно болит правый бок. Пришлось замолчать. Еще раз ополоснув лицо, он откинулся на спину. Было тошно, больно и плохо. И что делать дальше - абсолютно непонятно…           Второй раз Еж очнулся, когда солнце уже стояло высоко. День был в самом разгаре, высоко в ветвях сосен радостно кричали птицы. Где-то, совсем рядом, стучал дятел.           "Может, тот самый, что вчера меня так напугал…" - Еж приподнялся на руках, охнул, дополз, ерзая задом, до ближайшего ствола и прислонился к нему спиной. Он был весь мокрый от пота, даже куртка из грубой кожи, заляпанная засохшими пятнами крови намокла на спине и вокруг шеи. У ручья сидел голый по пояс Даша. Окуная в воду какую-то тряпочку, он возил ею по своим тощим ребрам, покрытым лиловыми пятнами. Услышав шебуршание Ежа, Даша повернулся к нему и выдал свою знаменитую одухотворенную улыбку. Только в этот раз, благодаря состоянию Дашиного лица, картинка получилась на редкость страшненькая.           Когда друзья вернулись к тому месту, где некогда стоял шалаш, они стали подсчитывать размер ущерба, причиненного гоблинами. Потери оказались ужасающими. Во-первых, пропали оба их рюкзака. Исчез Ежиков любимый топорик и его же котелок. Фляжки на поясе не было. Но и это было не самое ужасное. Хуже всего, что разбойники утащили все Дашину траву, а у Ежа срезали с шейного ремешка мешочек с камнями. Таким образом, они оба лишились своих запасов, на которые должны были жить эту зиму.           Ведь Даша-то свою траву готовил тоже не просто так. Поскольку у него не было своего жилища, то, пока лежал снег, он кочевал из дома в дом, таская с собой дежурную банку с зеленым пойлом. Благодарные хозяева, отведавши Дашиного гостинца, давали ему на некоторое время еду и кров. А сейчас от его запасов осталась только махонькая лужица на дне опрокинутого котла, который гоблины то ли не заметили в темноте, то ли просто не захотели брать.           Даша, обнаружив, что его котелок опустел не до конца, тут же приник к нему губами. Сделал глоток. Потом посмотрел на Ежа и предложил ему, объяснив, что трава эта помогает как обезболивающее. На что Еж очень невежливо ответил, что лучше он будет просто болеть, чем болеть и глючить. Даша пожал плечами, допил, после чего стал собирать для костра разбросанные по поляне ветки. Еж подумал, что его волосатый друг все-таки меньше пострадал от ночного нападения, возможно, потому, что не брыкался. А может, он просто оказался сильнее и выносливее, этот тощий лохматый орк, со своей дурацкой улыбкой и зеленой травяной жизнью.           В опустевшем котелке они сварили несколько Дашиных корешков, единственную оставшуюся у них провизию. Молча сжевали, выпили терпкий, невкусный отвар, отдающий смолой, и двинулись в сторону дома.           Еж все время ругался, чтобы дать терзавшей его боли хоть какой-то выход. Даша думал о чем-то своем, вечная улыбка застыла на обезображенном лице, как будто маска, которую паяц забыл снять после представления. Еж один раз видел такого, в людской деревне. Все дети тогда смеялись, а он стоял тихо, испуганный, и никак не мог понять, что же у этого человека случилось с головой. Сейчас он смотрел на Дашу, и ему было неприятно от этих воспоминаний. Не останавливаясь, он закрыл на секунду глаза, от чего тут же споткнулся.           - Ах чтоб тебя мухи зажрали, зараза медвежья! Ну, почему мне эти крысы горбатые днем не попались!           - Ну попались бы, и чего? - Даша остановился, оперся рукой о ствол дерева и воззрился на Ежа.           - Да ничего, - фыркнул тот, - Посмотрели бы тогда.           - А чего смотреть? Все, что мог, ты уже им показал.           Еж замолчал. Через несколько шагов он снова заговорил:           - Почему, интересно, они нас совсем не убили?           - Ну ты и создание. Его в живых оставили - он спрашивает "почему?"! Радуйся.           - "Радуйся", вилы тебе в зад… - Еж остановился, вытер рукавом вспотевший лоб и заковылял дальше. "Правда, почему?", - думал он, - "Наверное, побоялись. Ведь простая драка это дело такое, несерьезное. Из-за двух побитых лесные не станут большого скандала поднимать. Да и потом, поди, разберись, чего там в самом деле было-то. Может, орки первые начали, а потом помощи просят. Грабеж тоже дело обычное. Мало ли кто кого в лесу грабит. Лес это вам не улица деревенская, тут с разгону не понять, что к чему. К тому же, пострадавшие с голоду не помрут - лесные не люди, не гоблины, в беде не бросят. Другой вопрос, что и жертвы ведь тоже лесные, им легче отнять обратно, чем у своих же клянчить. Ну да все это дело такое… А вот убийство - это уже серьезно. За убитых всегда найдется желающий отомстить. В таком деле ни один орк без поддержки не останется…"           Потом Ежу пришла в голову мысль, что горные и так посчитали их за мертвых, - мол, хилые попались цапельки, их пару раз стукнули, а они и того… "Да нет", - перебил он сам себя, - "Утащили бы тогда нас на болото, в надежде, что никто не найдет. Хотя все равно кто-нибудь нашел бы. Место-то не шибко глухое, лесные часто там ходят. Да и не скроешь всех следов, как не старайся…".           До заката они успели пройти совсем чуть-чуть, поскольку Еж шагал очень медленно, все время останавливался, нагибался, упираясь руками в колени, тихо стонал, стараясь дышать неглубоко, и от этого задыхаясь еще сильнее. Когда дневная жара спала, ему стало немного легче. Они шли до тех пор, пока оба не свалились с ног. Тогда им пришлось отползти с тропы в сторону и устроиться на ночлег на первой же прогалине. Еж еще успел подумать, что может пойти дождь, но эмоций эта мысль никаких не вызвала. Ему было все равно.                     Утро не принесло с собой ничего хорошего. Еж проснулся страшно замерзший. Лето уходило, и с этим ничего нельзя было поделать. При других обстоятельствах эта мысль доставила бы ему удовольствие…           Он всегда радовался переменам в природе, каждое время года приносило ему свои маленькие, тихие радости.           Лето - тепло, ягоды и прекрасную полуденную лень, бессмысленное, но очень приятное лежание у костра под теплыми солнечными лучами. Осень - запах багульника, грустные и загадочные дожди, романтичное таинство первого снега. Зимой они с друзьями часто топили маленькую старую баньку, парились там до умопомрачения, пытаясь угадать, кто первый не выдержит и выскочит за дверь. А потом прыгали голышом по пушистому высокому снегу, с дикими воплями кидая друг в друга большими, мягкими снежками. По вечерам иногда приходил Даша, со своей неизменной банкой из дешевого мутного стекла, и тогда Еж начинал показно хмуриться, а Дов с Тасей хлебали по очереди через край, подначивая его, насколько хватало остроумия. Еще зимой была охота на зверей, которые теряли от голода осторожность и чувствовали лесной народ не так хорошо, как летом. Когда приходила весна, Еж тоже радовался всему, что его окружало. Тому, что исчезает изрядно надоевший снег, тому, что отощавший лес отходит от зимней косности, наполняется зеленью и голосами зверей. Тому, что младшая кузнецова дочка, пробегавшая зимой мимо, не поворачивая головы, весной всегда здоровается и хитро улыбается, глядя на вечно хмурого, насупленного Ежа…           Только сейчас Ежу было не до снежков и даже не до кузнецовой дочки. Его бил озноб, снаружи было холодно, изнутри жарко. И невыносимо хотелось пить. Он заглянул в котел, который Даша перед дорогой наполнил водой из ручья. Воды оставалось совсем немного. Он жадно втянул в себя почти все, что было, еле успев остановиться при мысли о своем спутнике. Вряд ли ему будет лучше, чем самому Ежу, когда он проснется. А пока Даша спит, нужно было чем-то заняться. Еж бессмысленно ходил кругами по маленькой полянке, время от времени обламывая нижние сухие веточки у росших вокруг низеньких елок. Потом спохватился и начал обламывать сучья покрупнее. Когда набралась целая охапка, он бросил ее на единственное сухое место на поляне - туда, где он спал ночью. Все остальное пространство было покрыто высокой травой, усеянной крупными слезинками утренней росы. Он достал из кармана куртки чудом не украденное огниво, содрал грязными ногтями тонюсенькую ленточку бересты с ближайшей березы, развел огонь. Дальше, по многолетней лесной привычке, следовало набрать воды и поставить на огонь котелок, чтобы готовить еду.           Еды не было. С водой дело обстояло не лучше. Журчания поблизости Еж не слышал, а ближайший знакомый ему источник находился, по меньшей мере, в пяти часах хода от того места, где они сейчас находились. Пять часов хода - это пять часов здоровому сытому орку, а вовсе не той побитой, голодной развалине, которой Еж себя ощущал. Оставалась одна надежда на Дашу - может он знает эти места получше. Еж сел к огню и стал ждать. Немного погодя, он отогрелся и задремал.           Когда он открыл глаза, Даша только, что проснулся. Он стоял на коленях перед пустым котелком и с укоризной смотрел на Ежа. Он не улыбался. Под его непривычно хмурым взглядом, Ежу стало неуютно.           - Там немного было-то совсем, я как раз половину оставил!           - Ладно тебе. Расслабься, - спокойно сказал Даша после короткого молчания и, наконец, улыбнулся. У Ежа отлегло от сердца. Он спросил:           - Ты знаешь, где здесь воду достать?           - Ну… у Старухи ручей есть.           - Ага. У Старухи. - Еж тяжело вздохнул. Его светлая надежда на осведомленность товарища не оправдалась. - Да мы ведь туда и к ночи не доберемся.           - Ну тогда идти надо. Раньше выйдем - раньше дойдем.           Логика в Дашиных словах была безупречная.           Еж, тихонько шипя от боли в боку, затоптал огонь непослушными ногами. Потом они вернулись на тропинку и заковыляли по ней, как два домашних гуся, спешащих на зов хозяйки.                               Глава 4                     - Ежик, верни на место, это не игрушка!           Еж молча засунул топор обратно под лавку и насупился.           - Эх ты. - Лада положила на стол маленькие штанишки, которые штопала весь вечер и села на лавку рядом. Опустила руку ему на голову и ласково погладила короткие жесткие волосы, - Колючий-то какой! Прямо настоящий еж!           Еж посидел немного, потом шмыгнул носом и уткнулся им в плечо Ладе. Она продолжала гладить его по голове, а сама смотрела на огонь, на багряные язычки, танцевавшие внутри большой печи.           Двадцать лет назад она также сидела на этой лавке, аккуратно сколоченной руками ее мужа, большого молчаливого мужчины с густой черной бородищей до груди. Тогда все было совсем иначе. У нее была жизнь, которой могла позавидовать любая женщина. Лада вышла замуж за человека, которого любила без памяти, что уже само по себе большое счастье. Родом он был из другого поселка, но не стал, как водится, забирать молодую жену в дом отца, а наоборот, сам пришел в ее деревню и поселился здесь. Он попросил своих братьев помочь ему, и за одно лето на окраине деревни вырос большой дом, с огромной, прекрасно сложенной печью и просторной баней на заднем дворе. Это был необыкновенный человек. Это была большая небывалая в тех местах любовь. Ни один житель деревни не мог вспомнить такого случая, чтобы мужчина ушел ради женщины из отчего дома, да еще построил новый, специально для нее. О таком говорилось только в сказках. Обычно молодуха приходила в дом семьи мужа, и на долгое время становилась там младшей, исполнительницей воли старших. Это был многовековой порядок, который всех устраивал, конечно, кроме молодых жен, но и у многих из них была возможность со временем отыграться на вновь пришедших в семью. А тут такое дело. Ну, ладно, посудачили люди, да успокоились. А тем временем, хозяйство молодой пары росло и ширилось. Они пахали землю под посевы, разводили скотину, взятую в долг в семье мужниного батюшки. Правда, потом молодой муж несколько лет отдавал в свою семью половину всего приплода, который удавалось получить от овец и коров.           Летом Лада относила свекру молоко и шерсть, зимой он отдавал братьям часть мяса и дичины, добытой в лесу. Жены братьев все ругались и шипели на них, очень уж завидовали Ладиному счастью. Особенно младшая, которой так и не удалось ни на ком отыграться. А Лада работала день и ночь, не покладая рук, муж ее пропадал целыми днями то на поле, то в лесу, стараясь поскорее рассчитаться со своей родней. Ничего не дается просто так, за все надо платить, тут уж ничего не поделаешь. Потом пришел счастливый день, когда старый батюшка, наконец, сказал: "Довольно. Живите сам по себе". В тот же год Лада родила первого сына. На следующий год еще одного. Тогда-то у них и настала по настоящему счастливая жизнь. Заботы по дому были ей в радость, поскольку теперь она работала на себя и своих детей. Подати, которые деревня платила Государю, были небольшие и никого особо не обременяли. Лада с мужем были все время веселы, сыновья почти совсем не болели. Жизнь была прекрасна, и длилось это многие годы.           Потом в их стране появился новый правитель, и все изменилось к худшему. В первый же год было приказано с каждых пяти домов отправить на Государеву Службу по одному юноше и жребий пал на ее старшего. Тогда она заплакала впервые за восемнадцать лет, с момента его рождения. После пышных проводов, которые устроила уходившим в город сыновьям деревня, потянулись долгие месяцы ожидания. В тот год Лада впервые начала подолгу заглядываться на огонь. В треске поленьев она слышала шаги идущего домой сына, в языках пламени чудилось ей его круглое веснушчатое лицо, окаймленное рыжими, буйными волосами. Но когда пришло следующее лето, он не вернулся. Наоборот, пришли солдаты и увели на службу младшего. Государь вел войну с южными соседями, ему нужны были солдаты. После этого, в течение двух недель, Лада сделалась совсем седой. Ее муж тоже постарел, сгорбился и стал много времени проводить в доме. Теперь, по вечерам, они сидели, обнявшись на лавочке, и смотрели на огонь уже вдвоем. А той же зимой она лишилась и мужа. Он пошел в лес охотиться и не вернулся. Стояли жестокие февральские морозы, по вечерам Лада входила на тропинку, уводившую со двора в лес, и ждала, что снег вот-вот заскрипит под ногами, и он появится, выйдет из чащи на серебристый лунный свет и скажет: "Я вернулся, Ладушка". Потом она собралась и пошла в лес, искать его. Вернулась Лада через две недели, голодная и замерзшая до полусмерти. После этого она уже ни куда не ходила и только ждала.           Тем временем с юга доносились тревожные известия. Армия государя была разбита, жители южных районов бежали на север. В деревне стали появляться незнакомые люди. Иногда целыми семьями, иногда по одному. Они покупали еду, выменивали ее на одежду, на украшения и уходили дальше на север.           Однажды через деревню прошел отряд гоблинов. Перепуганные жители попрятались в домах. Когда отряд вышел на деревенскую площадь, его капитан постучался в дом старосты. О чем они говорили, было неизвестно, только через некоторое время несколько гоблинов вошли во двор дома, потом появились с большими плетеными корзинами, набитыми едой. Капитан отдавал распоряжения. Те, у кого хватило смелости высунуть нос из-за захлопнутых ставень, клялись потом, что на рукаве капитана гоблинов был вышит значок Государя - бурый медведь, держащий в лапе пику с вымпелом. Сам староста отказался давать объяснения по поводу случившегося, его пожилая жена отмахивалась от любопытных соседей, вытирая платком опухшее зареванное лицо. Как бы то ни было, с того дня поселяне стали запирать свои дома покрепче, а детей перестали пускать в лес.           Ладе до этих событий дела никакого не было. Стояла весна, на редкость теплая и сухая. Снег уже сошел, а дожди все никак не начинались. Прошло четыре месяца с того дня, когда ушел ее муж. Настала пора засевать огород и поле. В поле, конечно, идти смысла не имело, что могла напахать одинокая, пожилая женщина? А вот огородом заняться, конечно, стоило. Но как только она брала в руки лопату, они начинали дрожать и силы оставляли ее. Лада была крепкая женщина, но слишком уж страшным выдался последний год. Каждому живому существу положен от природы предел страданий, которое оно может вынести. Лада теперь могла только ждать. Она почти не ела, по ночам спала мало и тревожно, а вечерами все сидела на лавочке, напротив печи, смотрела на огонь.           В один из таких вечеров она вышла во двор, к поленнице, чтобы набрать в избу дров, которые в избытке заготовил ее муж еще с осени. И тут она услышала какой-то шум. Дом стоял на отшибе, голоса из деревни сюда не доносились, а гулять по лесу в позднее время никто из местных не ходил. Сначала Лада не верила ушам. Потом в воспаленном сознании полыхнула и обожгла мысль, что возвращается ее муж с сыновьями. Но когда первое ослепление прошло, она четко различила незнакомые голоса, говорившие, к тому же, на неизвестном шипящем языке. Лада замерла, прижав к груди сосновое полено, напряженно вслушиваясь в звуки, доносившиеся из темноты. Она отчетливо различала женский плач и резкие отрывистые слова, произносимые мужчиной. Потом голоса удалились, и все стихло. Какое-то время она еще простояла в глухом оцепенении, не решаясь сделать хотя бы шаг, но вскоре оно прошло, и Лада осторожно зашагала к дому, с одним единственным поленом в руках. Когда она уже взялась за ручку двери, она обернулась в ту сторону, куда ушли говорившие, и в то же мгновение там, в темноте, раздался детский плач. Женщина вздрогнула, сердце ее снова забилось, бешено и неистово. А плач становился все сильнее, временами захлебывался, потом возобновлялся с новой силой. Лада слушала его молча, ничего не понимая. Потом в ней что-то сломалось, она отбросила полено в сторону и быстро, как только могла, побежала за ограду, туда, где плакал ребенок. Сначала она долго не могла найти его, было страшно темно, вокруг росли кусты, ноги путались в траве, деревья вырастали на пути из ниоткуда. Потом она все же нашла его. Это был маленький мальчик лет трех, он ревел так громко, что не заметил, как Лада приблизилась к нему, а когда заметил, оглушительно взвизгнул и побежал. Убежал он, правда, недалеко, потому, что через три маленьких своих шага врезался лбом в дерево, упал и затих. Лада взяла его на руки. Маленькое тельце мелко дрожало, он еще продолжал всхлипывать, но уже совсем беззвучно. Когда женщина дошла до дома, он совсем замолчал, и ей в голову пришла шальная мысль, что ребенок умирает. Она рывком распахнула дверь, желтый свет упал на малыша. Лада охнула, опустив его на лавку, и села рядом сама. Это был маленький орк. Он смотрел на нее большими серыми широко открытыми от ужаса глазами. Из носа у него текло, лицо все было грязное и мокрое от слез. Они оба молчали. Потом Лада сняла с головы платок и стала аккуратно вытирать маленькую мордашку. Малыш не сопротивлялся. Только молча сопел, крепко держась за лавку обеими руками.           Прошло какое-то время, и он, вымытый, переодетый и напоенный теплым молоком, заснул у Лады на руках. Тогда она подняла его на полати, к печи, предварительно постелив там толстую медвежью шкуру. Потом постояла какое-то время на приступочке, посмотрела на маленькое сопящее создание. Провела рукой по коротким жестким волосикам на голове и тихо сказала: "Надо же, какие колючие. Прямо настоящий еж... "                     Глава 5                     К полудню друзья вышли на дорогу. Им пришлось отклониться от прямого пути домой, поскольку Еж вспомнил о том, что как раз недалеко от них проходит широкий тракт, вдоль которого обычно находились какие-то ручьи, родники или что-то в этом роде. Жажда мучила обоих, раны и синяки от побоев нещадно жгли, саднили и вообще болели на все лады. Даша шел, не поднимая головы, погрузившись, видимо, по своему обыкновению, в раздумья о вечном. Еж еле волочил ноги, но при этом постоянно крутил головой, стараясь высмотреть на обочине нечто похожее на место стоянки, возле которой обязательно должна быть вода. В конце концов, после очередного подъема, Еж понял, что пришло самое время, ложиться и помирать. Потом решил все же спуститься вниз и осуществить задуманное там, под сенью придорожной вербы, раскинувшей ветви невдалеке. Дорога внизу круто уходила направо, уводя путников все дальше от дома. На повороте Еж сделал несколько шагов сторону и свалился под вербу, тяжело дыша. Когда дыхание чуть успокоилось, он услышал совсем близко долгожданное журчание. Еж вскочил и, не помня себя от радости, кинулся на звук. За вербой обнаружился тоненький ручеек, заросший высокой травой, который сбегал откуда-то сверху, уходил в небольшое болотце, которое как раз и огибала дорога. В русле ручейка лежал старый желоб, вырезанный из лиственницы, таким образом, чтобы образовался маленький водопадик, под которым очень удобно умываться и набирать воду. Еж кинулся к нему, но тут же поскользнулся на размытой глине и шлепнулся в ручей, погрузившись руками в мягкое илистое дно. Подниматься он даже не стал, просто переполз на руках до струйки, падающей из желобка, и повернул голову так, чтобы она текла прямо в рот. Несколько раз он захлебывался, кашлял, а потом снова пил и пил. Когда в животе кончилось место, он выполз из воды и растянулся рядом на траве. Вместо него в ручей плюхнулся Даша, который только что обнаружил потерявшегося из виду Ежа, и в точности повторил все его действия, вместе с плюханьем и ползанием на животе.           Потом товарищи наполнили пустой котел и вернулись обратно на свою тропу, ведущую домой. Жить стало легче. К Даше вернулась его прежняя улыбка, Еж зашагал увереннее. Когда боль немного отпустила, ему страшно захотелось кушать. Даша полностью разделял его чувства и было решено набрать по дороге грибов, чтобы, дойдя к вечеру до Старухи, сварить себе какое ни на есть кушанье. Проблема заключалась в том, что грибное время уже отходило, да, вообще, эти места никогда грибами не славились. К тому же, судя по всему, здесь давно не было дождя, так что найти что-то съедобное среди мхов и зарослей багульника было трудновато. Временами Еж отходил от тропинки в сторону, пытаясь высмотреть что-нибудь интересное. Иногда он срывал и отправлял в рот пригоршню брусники, но от нее хотелось есть еще больше, к тому же, через некоторое, время зубы начала сводить оскомина, и Еж оставил ягоды в покое. Даша от тропинки почти не отходил, но каким-то волшебным образом к вечеру у него из каждого уцелевшего кармана на драном балахоне торчала то ножка, то шляпка какого-нибудь гриба. Еж за это время смог разжиться лишь одним огромным, насквозь червивым масленком.           Темнота застала их еще в дороге. К счастью, ночь выдалась лунная, небо чистое, а тропинка была широкая. Так что друзья все-таки добрались в тот день к долгожданному скальнику, походившему, по очертаниям, на согнутую годами бабку, закутанную в платок по самые пятки. У подножия стоял небольшой низенький домик, собранный из тонких жердей, рядом бежал чистый ручеек. Лесные бывали здесь довольно часто, останавливаясь на ночь в походах за грибами, ягодами и дичиной. Еж даже в тайне надеялся встретить здесь кого-то из знакомых, но, когда они подошли, стало видно, что стоянка пуста. Он со стоном повалился у костровища перед входом в хижину. Дров хватило ума набрать по дороге, поэтому костер был разожжен почти сразу. Возиться с грибами сил не было, они просто наломали их, как попало, прямо в кипяток. Еж почти сразу задремал, и видел сквозь сон, как Даша помешивает в котелке щепкой, как бегает менять воду в котле и ставит его обратно на огонь. Такие грибы полагалось вываривать долго, чтобы всякая накопившаяся в них гадость вышла в воду. Причем воду эту нужно было менять, по меньшей мере, раза четыре. На четыре раза Дашу не хватило, и уже после второй перемены, промыв получившуюся кашу холодной водой, он растолкал Ежа. Кушали прямо руками, зачерпывая черное, скользкое варево горстью, глотали, не жуя, поскольку на вкус оно было омерзительным. Когда котел опустел, друзья заползли под крышу и мгновенно заснули...           ...Еж оказался в какой-то странной кровати. Он был целиком закутан в странную, плотную одежду, а голова была зажата, словно в тисках. Еж попытался вздохнуть, но воздух оказался совсем пустой, как высоко в горах, он совсем не насыщал легкие. Голова кружилась, уши были плотно заложены так, что каждый вздох отдавался в них гулом. Вдруг, внутри, под черепом, появился незнакомый голос, какой-то ненастоящий, будто искаженный низкими сводами пещеры. Голос четко и мерно произносил незнакомые слова. Ежиково сердце сильно забилось, в груди возникло ощущение чего-то громадного, каких-то широких просторов и многочисленных толп, смотрящих на него, как одно живое существо. Еж с ужасом осознал, что это были люди. Огромные массы людей, следили за ним. Лишь одно лицо он узнал среди них. Это была Лада, ее грустные глаза смотрели сквозь него, губы что-то беззвучно шептали. Внезапно все пространство вокруг заполнилось гулом, кровать мелко задрожала и начала давить Ежа снизу, живот отчаянно заболел, все тело налилось страшной тяжестью. И среди этого кошмара Еж услыхал одно легкое, звонкое слово, сорвавшееся с его собственных уст: "Поехали! "...           В ту же секунду Еж проснулся. Ему было очень плохо. Вокруг стояла кромешная темень, над головой, совсем близко, нависала деревянная крыша из почерневших грубых досок. Невыносимо болел живот, голова раскалывалась, все под одеждой было мокрым от холодного, липкого пота. Задыхаясь, Еж ползком втащил непослушное тело наружу и поднялся на четвереньки. Его тут же вырвало. Потом еще раз. Через какое-то время Еж наконец смог подняться на ноги и подошел к мерцающим углям костра. Взгляд упал на пустой котелок, измазанный изнутри черной слизью. "Вот они, грибочки-то..." - пронеслось в голове и его опять согнуло. После этого он сидел у потухшего костра, скрестив ноги, уронив распухшую голову на грудь. Лечь не получалось, иначе его снова начинало мутить, стоять на ногах не было сил. Еж не знал, сколько времени он просидел так, в голове было пусто, вокруг темно. Немного погодя появился слабый бледный свет, видимо, луна вышла из облаков. Еж поднял голову. Прямо перед собой, в густых кустах на краю поляны, он увидел лицо незнакомого человека. Лицо нагло ухмылялось и смотрело Ежу прямо в глаза.                     Глава 6                     - Эй, гоблин! Слышь, ты, гоблин! - тощий, конопатый мальчишка смотрел на Ежа с наглой ухмылкой, за которой прятался испуг. Еж прошел мимо, не поворачивая головы. До лавки оставалось совсем немного.           Лада попросила его купить мыла и соли. Она редко отправляла своего Ежика в деревню, потому, что знала, как в деревне к нему относятся, но сегодня она приболела, и пришлось послать своего приемного сына. Когда Еж шел по улице, многие люди высовывались из окон, выходили из дворов, смотрели ему вслед. Собаки прятались. На лавках шептались омерзительные старухи, а когда он проходил мимо, плевали ему вслед. Но больше всего доставалось от ребятни. Как правило, они не упускали случая поиздеваться над ним, сказать какую-нибудь гадость, кинуть в него пустой кедровой шишкой. Поначалу Еж прибегал к Ладе в слезах, грязный, побитый, всеми обиженный. Потом он просто перестал появляться в деревне. Но они доставали его и в лесу, когда он уходил туда, влекомый непонятным ему, но хорошо известным каждому орку инстинктом. Лес был для него всем. Только в лесу он чувствовал себя сильным и свободным. Все обиды, неприятности и неурядицы в лесу казались мелкими, смешными и нелепыми. Здесь были свои законы, своя жизнь, величественная и простая. Когда Еж бродил в одиночестве меж сосен, лазил по замшелым валунам, он был самим собой, настоящим лесным орком, а не мерзкой нелепой зверушкой, которую видели в нем крестьяне...           - Эй, ты, гоблин, ты че, не слышал?           Когда Еж вышел из лавки, мальчишек было уже четверо. Конопатый, сын старосты, почувствовал поддержку товарищей, и бояться перестал.           - Где там твоя мамка-то? Померла, небось!           - Да он сам же ее и загрыз, ящерица!           - Эй, ящерица!           Еж не оборачивался. "Только бы за мной не пошли... ", - со страхом думал он. За последние три года деревенская шпана настолько запугала его, что он уже и не помышлял о том, чтобы ответить им. Все, что он хотел, просто дойти до дома. Дома, в котором он жил уже девять лет. Сначала Лада скрывала от деревни свою находку, но люди все равно прознали. Первое время она чувствовала с их стороны только болезненное любопытство. Досужие кумушки старались найти предлог заскочить к ней в гости, заговорить с ней на улице, зазвать к себе. Лада, сильно постаревшая к тому времени, пыталась всячески от них отвязаться, и, мало помалу, ее оставили в покое. Никакой злости тогда еще в помине не было. А может, некоторые просто думали, что могут вернуться ее муж или сыновья, и боялись в открытую оскорблять женщину. Однажды к ней пришли из соседней деревни два брата ее мужа, прослышавшие про маленького орка, обитавшего у неё в доме. Они пришли, с твердым намерением навести порядок, но ушли растерянные, так ничего и не добившись. Еж еще долго помнил, какое лицо было у Лады, когда она говорила с ними на крыльце. "Я вам ничего не должна. Убирайтесь. Мы откупились от вас, кровью и потом своим откупились. И не ваше дело, кто живет в моем доме. Где вы были, когда пропал ваш брат? Вы ходили в лес искать его? Вы пришли помочь, сказали хоть одно доброе слово, когда государь забрал наших детей? А теперь вы явились ко мне на порог, указывать, как мне жить и что мне делать! Убирайтесь отсюда! " И они ушли. Ругаясь, плюясь и махая руками, но ушли.           После этого прошли годы. Лада много работала на огороде. Огород был большой и давал достаточно еды на зиму им обоим. Понемногу Лада начала распродавать нажитое за время счастливой жизни. Первым делом из конюшни ушла лошадь. Потом из сарая унесли плуг и борону. Потом увели всех овец. Лада оставила только корову и нескольких кур, во главе со старым драчливым петухом. На вырученные деньги она покупала полотно, чтобы шить Ежику одежду, которая трепалась с неимоверной скоростью, обувь, которая так же мгновенно им снашивалась. Осенью она покупала муку, чтобы зимой вынимать из печи теплый хлеб и сладкие пирожки с лесной ягодой. Еще приходилось доставать разные мелочи в деревенской лавке. Ее хозяин, староста, хоть и обслуживал вдову, относился к ней с подчеркнутой неприязнью, поскольку считал себя вправе ненавидеть гоблинов после маленькой ревизии, которую они учинили у него дома девять лет назад. То, что Еж был не гоблин, а орк, его нимало не смущало. К тому же, почти никто в тех краях не имел дела ни с тем, ни с другим народом, и разницы между ними местные жители попросту не знали.           Через несколько лет Лада почти перестала общаться с деревенскими. Зато Еж подрос, и его потянуло к другим детям. Пока ему было лет шесть, семь, ничего страшного не случалось. Но со временем родители детишек сумели передать отпрыскам свои взгляды на дружбу с орченком, и его начали прогонять из ребячьих игр и посиделок. По-первости он еще не понимал в чем тут дело, обижался, лез на обидчиков с кулаками. Но потом его начали просто бить всей честной компанией в любом месте, где бы он ни появлялся. Еж начал бояться и ненавидеть ребятню. И тогда-то он открыл для себя лес. Выклянчив у Лады нож и маленький топорик, Еж уходил в чащу и проводил там целые дни. Он начал собирать ягоды, грибы, быстро научился обращаться с деревом. Когда ему было десять лет, Еж уже мог валить настоящие большие сосны и распиливать их на дрова быстрее, чем некоторые взрослые мужчины из деревни. Он даже пытался охотиться, но столкнулся с одним непонятным явлением: любой зверь, почуяв его, немедленно пускался наутек.           Еж понял это в один прекрасный день, наткнувшись в зарослях на медведя. Молодой медвежонок, лет двух-трех от роду, объедал кусты дикой малины и даже не заметил, как невдалеке от него появился Еж. Они увидели друг друга одновременно, оба замерли на мгновение, а потом косолапый так ломанулся сквозь подлесок, что треск пошел по всей округе. Оторопевший Еж, вместо того, чтобы пуститься наутек, неожиданно для себя бросился за ним. Через некоторое время он обнаружил беглеца, забравшегося на совершенно гладкий ствол большой сосны. Когда маленький орк подошел ближе, медведь посмотрел на него сверху вниз и, вдруг, громко и жалостно заревел, ворочая лохматой треугольной башкой. Еж немного постоял перед ним, глядя на обнявшего толстый ствол зверя, потом ушел домой, растерянный и озадаченный случившимся. Лада тоже не смогла ничего ему объяснить, но про себя вспомнила, что их корова при приближении Ежика начинала волноваться и мычать, как будто почуяла не маленького ребенка, а, по меньшей мере, огромного волчищу. Через много лет Еж узнает, что по этой же причине лесные никогда не держат скотину, но зато не боятся отпускать в лес детей. И охотятся они, в основном, капканами и ловушками. Конечно, бывали случаи, когда орк, ранив зверя, встречал с его стороны сопротивление, но оно, как правило, уже являлось признаком смертельной агонии, когда животное уже настолько ослеплено болью, что инстинктивный страх перед лесными отходит на второй план. Но даже самая голодная стая волков, даже зимой, не посмеет напасть и на самого маленького, слабого, одинокого орка.           В то время Еж ничего этого не знал, а мог только догадываться. Он много думал над этим, потом решил проверить на практике. С коровой все было ясно. Собаки, как он выяснил, тоже боялись его. Зато старый тощий петух во дворе позорно прогнал его из курятника, когда Еж туда сунулся в поисках свежих яиц. Тогда было решено охотиться на птицу. Этой весной Еж смастерил себе самострел и вчера, непонятным образом, умудрился забить огромного глухаря, токующего в лесной чаще.           Маленький орк стоял над огромной поверженной птицей, которая еще шевелилась, скребя лапами по земле, и чувствовал себя большим и сильным. Ему было очень хорошо и радостно, возможно впервые с тех пор, когда деревенские детишки прогнали его от себя. Еж втащил птицу на ствол поваленного дерева, после этого, кровожадно размахнувшись, отрубил черную голову своим топориком. Вдруг, в горле мгновенно пересохло, и Еж, повинуясь внезапному желанию, наклонился и стал пить бьющую из горла теплую кровь. Он чувствовал себя очень странно, но невыразимо прекрасно, так должен себя чувствовать великий воитель, оглядывая из-под руки поле, усеянное трупами вражеских солдат. В тот же момент раздался треск ломающихся веток, смех, детские голоса, и на поляну вывалилась компания деревенских ребятишек. Они не сразу заметили его, а, когда заметили, - не узнали. Уж больно не похож был этот маленький страшный хозяин леса, спокойно стоящий перед ними с топором в опущенной руке и измазанными кровью губами, на жалкого забитого уродца, который вздрагивал даже, когда они просто окликали его по имени. В этот раз Еж явно не собирался вздрагивать. Он не боялся их, впервые за много лет. Он видел этих жалких бледных созданий, с их жидкими волосенками и широкими, болтливыми ртами. Он смотрел им всем в глаза и был абсолютно спокоен. Первым опомнился конопатый старостенок и открыл рот, чтобы что-то сказать, но когда Еж сделал шаг в их сторону, он заткнулся на полуслове и попятился. Вдруг, на поляну выскочила лохматая собачонка, тявкнула с разгону, но, заметив орка, с визгом устремилась обратно в кусты. Это послужило сигналом остальным, - вся ватага рассыпалась и помчалась к деревне с воплями и ревом. Еж вернулся домой абсолютно счастливый. Лада, получив в подарок глухаря, также была очень довольна и горда своим приемным сыном. Все было прекрасно. Только этой ночью Лада почти не спала, все ходила зачем-то по дому, скрипела половицами, тяжело вздыхая. Измотанный за день Еж ужасно сердился на нее, потому что не мог никак заснуть. В конце концов, он попросил ее лечь и не шуметь.           Лада легла, но вздыхать не перестала. А утром попросила Ежа сходить к тетке Гоке, попросить ее придти. Гока была, пожалуй, единственная, кто не отверг Ладу, может быть потому, что она сама потеряла, по милости государя, своего единственного сына, в тот страшный год девять лет назад. Еж посмотрел на Ладу, бледную, лежащую в своей постели. В горле неприятно запершило. Он выбежал со двора и понесся к дому тетки Гоки, благо тот находился на окраине деревни, недалеко от них. Гока просидела с Ладой почти весь день, а Еж ушел в лес, чтобы не мешать. На сердце у него было тяжело.           К вечеру он вернулся. Тетка ушла, а Лада была уже на ногах, но все такая же бледная. Тогда-то она и попросила Ежика сбегать в лавку...           Еж втянул голову в плечи. Вчерашнее происшествие к тому времени уже забылось, он снова боялся как прежде.           - Ну, ты че, гоблин, не слышал, что ли!           "Все-таки они пошли за мной", - Ежу очень хотелось броситься бегом, изо всех сил, но он знал, что они его все равно догонят, тогда будет еще хуже.           - Эй, гоблин!           Еж не выдержал и обернулся. Мальчишек стало уже пятеро. Судя по тому, что они до сих пор не напали, вчерашний случай не вышел у них из головы. Еж собрал остатки храбрости и решил предпринять отчаянную попытку вернуть случайно обретенный в лесу статус. Он сделал шаг вперед. Но сегодня было все по-другому. Прежней уверенности в нем не было, зато ребятня была на своей территории. Конопатый шагнул навстречу, потом передумал и присел на корточки. В следующее мгновение перед глазами Ежика вспыхнул яркий свет, а в голове загудело, - круглый шершавый камень, до этого тихо лежавший в придорожной пыли, ударил его по губам. Еж повернулся и побежал. Камни еще два раза настигали его, один попал в затылок, другой в спину. Ослепленный от боли и обиды Еж, с перемазанным слезами и кровью лицом, ворвался в дом. "Лада!" - закричал он, но тут же осекся. Она сидела на скамейке, напротив печи, откинувшись спиной к стене. Голова была склонена набок, она, как и много раз за последние годы, смотрела на огонь. Только лицо ее, ставшее каким-то совсем чужим, было абсолютно белым в наступавших сумерках. Еж медленно подошел к ней, сел рядом и взял ее за руку... ощутил слабое, угасающее тепло. Он упал на колени, выронив свертки с солью и мылом, уткнулся лицом в фартук, покрывающий колени женщины. Потом поднял голову, и, посмотрев в остановившиеся глаза, произнес слово, которого несчастная женщина так ни разу и не услышала за эти девять лет: "Мама... ".                     Глава 7                     Еж замер, не сводя глаз с человека, смотревшего на него из зарослей. Быстро отполз к хижине и испуганно огляделся - в голову пришла мысль, что человек может быть не один. Но никого вокруг не было. Когда Еж опять посмотрел в то место, лицо тоже исчезло. Еж не знал, что и делать. К его ужасному состоянию теперь еще прибавился жуткий, почти забытый с детства страх. Он подбросил веток в костер и просидел около огня почти до самого утра. Когда начало рассветать, он улегся обратно около безмятежно сопящего Даши, где, наконец, кое-как смог заснуть.           Ближе к обеду Даша начал будить его. Еж никак не мог проснуться, бормотал что-то сквозь сон, отбрыкиваясь от Даши ногами. Его убеждали в том, что пора вставать, потому что сегодня необходимо попасть домой, солнце уже высоко, и, вообще, хватит валяться, жизнь проходит мимо. Еж ничего не хотел слышать, и лишь зарывался носом, поглубже, в разбросанную одежду. Тогда Даша оставил его в покое и побрел в чащу, в надежде сыскать что-нибудь съедобное. Кроме ягод черники и брусники он, естественно, ничего не обнаружил, зато, вернувшись, умудрился таки поднять своего бестолкового товарища. Еж кое-как выбрался из-под крыши и стоял с закрытыми глазами, покачиваясь и постанывая. Его все еще мутило. С превеликим трудом удалось ему добраться до ручья. Холодная вода разлепила веки, и, что было весьма приятно, с левой половины лица наконец-то сошла опухоль, - теперь Еж мог смотреть на мир обоими глазами. Радость, к сожалению, была недолгой, поскольку он обнаружил у себя жар. Еж попытался напиться, но после третьего глотка вода вылилась обратно, а по животу ударила волна ноющей боли, заставившая его опуститься на землю. Даша стоял рядом, спокойно смотрел на него и жевал ягоду. Еж тоже взглянул снизу вверх. Дурацкая улыбка была на месте, в этот раз подкрашенная синеватым соком черники. В другое время Еж бы разозлился, но сейчас сил на это не достало, и вместо витиеватой ругани он издал жалобный стон.           - Чё-то хреново мне, Даш. Домой бы поскорее.           - Расслабься, друг, дойдем. - Даша протянул ему горсть ягод. Еж покачал головой и поднялся.           Лес был сегодня необыкновенно тих. Уже после обеда начало парить, солнце убавило в яркости, воздух стал плотным и влажным. Судя по всему, надвигалась гроза. Еж двигался как будто во сне. Очертания деревьев размазывались, трава и мох по краям тропинки казались одним плотным ковром, и Еж подумал, что, наверное, этот ковер можно поднять за краешек, свернуть и унести домой. Только сначала надо вырезать квадрат подходящего размера, как раз, чтобы хватило застелить пол в комнате. Даша шел легко, не оглядываясь. Временами он останавливался и ждал отстающего Ежа, потом так же, не оглядываясь, прихлебывал через край котелка и снова трогался в путь. В какой-то момент вокруг стало настолько тихо, что Ежа опять захлестнул страх. Когда он в очередной раз догнал Дашу, то схватил за его рукав.           - Ты знаешь, я ночью людей видел. Точнее одного человека. Он на меня из кустов смотрел.           - Ну а ты что? - спросил Даша ровным голосом.           - А я испугался. А потом он исчез. - Еж вдруг почувствовал себя виноватым и вдруг понял, что ему следовало поймать эту наглую рожу и притащить в хижину к Даше, на расправу. Тот, подтверждая его догадку, иронично хмыкнул:           - Бывает.           После этого Еж снова начал отставать. Воздух вокруг сгущался все сильнее, тишина стала такая, что, казалось, воздух слабо звенит, словно где-то вдали старый кузнец ударил молотком по наковальне, родив звук, который повис над землей, не уходя и не затихая. Через какое-то время в лесу стемнело. Иногда Ежу казалось, что наступил вечер, потом он вспоминал, что к вечеру они уже должны быть дома, а раз они не дома, то все еще день. "Почему так темно? - думал он, чувствуя, как мысли прыгают в опухшей голове, отталкивая одна другую, - Это люди сотворили. Они сговорились с горными, чтобы сделать темно, а теперь ждут нас, чтобы добить. Чтобы мы до дому не дошли. Они сидят и стерегут... "           Друзья забрались на горку, последнюю горку на пути домой. Она была совсем лысая, вместо деревьев на ней росли лишь густые кусты, да еще высокая трава, достающая взрослому орку до плеча. С этого места начинался большой спуск, выходивший к реке, вдоль которой растянулось орочье поселение. Даша сел на камень и поставил между ногами почти опустевший котелок. Потом, глядя на Ежа, улыбнулся. Еж сидел на соседнем валуне, опустив голову, и смотрел под ноги. Ладонями он водил по серой, ноздреватой поверхности камня и никак не мог понять, почему камень такой мягкий, когда ему полагается быть твердым. Ему даже захотелось попробовать валун на вкус, почему-то казалось, что получится откусить кусочек. Потом ему пришло в голову, что соседний камень окажется тверже этого, и тогда все будет в порядке, как должно быть. Он поднял голову и отшатнулся. Перед ним сидел незнакомый ему человек, и даже вовсе не человек, а на самом деле орк, но только девушка, с длинными волосами, одетая в платье. Девушка снисходительно улыбнулась ему, и что-то произнесла ласковым голосом. Через секунду Еж очнулся и понял, что это ведь Даша, его старый приятель, с которым они вместе идут сейчас домой. "А почему у него нет зубов? А, ну да, у Даши всегда были маленькие клыки, как у человека. А волосы? Волосы тоже были, он же совсем не стрижется... "           - Эй! Ежатина! Ты меня слышишь?           Еж помотал головой и поднялся, стараясь не дать окружающему миру вновь размягчиться:           - Слышу. Пошли уже.           Сразу за поляной на вершине горы, снова начинался густой лес. Погрузившись в чащу, Еж опять вспомнил о людях и гоблинах, сидевших в засаде. Теперь он уже понимал, что это бред, но ничего не мог с собой поделать. Он озирался по сторонам, поминутно спотыкаясь о пересекавшие тропу корни, скользил ногами по траве и хватался за нижние ветви елей. Потом тропинка уперлась в каменный завал. Большие куски скалы, обросшие мхом, до половины утонувшие в мягкой черной земле, лежали достаточно плотно, чтобы можно было пройти напрямую. Еж забрался на первый и привычно запрыгал, стараясь не потерять из виду тропинку, выходящую с другого стороны завала. Тут его снова забеспокоили раны и ушибы, про которые он, изможденный переходом, уже успел забыть. Допрыгав до конца, он остановился. Даша не умел так быстро перебираться через курумник и здорово отстал, умудрившись свалиться где-то в середине. При падении котелок у него помялся, остатки воды расплескались.           Быстрое движение и боль от растревоженных ран немного привели Ежа в чувство. Когда Даша, наконец, слез с последнего валуна, он задал ему вопрос, заготовленный еще с ночи:           - Слушай, мы вот грибы-то вчера вместе ели, а отравился один я, как это получилось?           Даша ничего не ответил. Он осматривал разбитый локоть, которым только что приложился о камень, потом опустил разорванный рукав и пошел дальше. А Еж подумал, что, наверное, дело в том, что Дашин организм настолько привык к разным отравам, которые он вливал в себя чуть ли не с младенчества, что какие-то вшивые грибочки на него просто не могли оказать серьезного воздействия. А может быть ему не так плохо, потому что он меньше пострадал от гоблинов... "Гоблины! " - вспыхнуло в голове. Еж немедленно поднял голову и увидел, что из-за ближайшей ели в него целится сутулая фигура, держащая двумя руками у пояса короткий самострел... Еж охнул и пригнулся. Даша посмотрел на него. Еж тоже уставился на товарища, потом глянул обратно на ель. Фигуры не было, но зато со стороны затылка пришло ощущение, что его вот-вот пробьет железный наконечник. Еж снова обернулся и повел вконец ошалевшими глазами по зарослям багульника. Никого не было. Даша по-прежнему молча смотрел на него через плечо, стоя в пол-оборота. Еж быстро догнал товарища и пошел рядом. Головы он старался не поднимать. Тишина давила на уши, но заговорить было страшно. За каждым деревом таились враги, они только и ждали, чтобы молодой орк заметил них. Еж стиснул зубы, стараясь смотреть под ноги. В лесу стало темно уже настолько, что тропинка начала теряться в сумерках. Еж боялся, что в какой-то момент он сойдет с нее и тогда уже точно наступит конец. Потом, очень неожиданно, все исчезло. Еж какое-то время не понимал, что случилось, потом на него упали первые крупные капли, и на душе стало необыкновенно легко. Прогоняя остатки наваждения, раздался голос Даши:           - Почти пришли уже.           Еж поднял голову и увидел просвет меж сосен. За ним тускло блестела серая лента реки, вдоль которой вилась широкая, расхоженная лесными орками дорожка.           Когда друзья дошли до нее, дождь хлестал уже вовсю. Недалеко виднелась маленькая старая кузня с пристроенным сбоку обширным навесом. За ней виднелась крыша кузнецовой усадьбы.           - Ну что, ко мне пойдем? - спросил Еж, счастливо улыбаясь. Ответить Даша не успел - где-то рядом ударила молния, да так, что наполненный тугими струями воздух содрогнулся со страшной силой. В ушах у обоих запищало, и все звуки в окружающем мире на несколько секунд пропали. Потом громыхнуло второй раз. Даша пытался что-то сказать, но не услышал даже сам себя. Тогда он просто кивнул головой и улыбнулся еще шире, чем обычно.                     Глава 8 Как я уже говорил, иные считают, что толпа, собирающаяся на линчевание, получает от этого удовольствие. Это, конечно, неправда, этому невозможно поверить.      Марк Твен           Когда в дом вошла тетка Гока, Еж по-прежнему сидел на коленях перед мертвой женщиной. Услышав скрип открываемой двери, он поднял голову. Гока вошла внутрь, осторожно огляделась. Мало помалу, глаза ее привыкли к темноте, тогда она тихо вскрикнула, поднеся ладонь ко рту. Действительно, зрелище, явившееся ее взору в отблесках затухающего в печи огня, было ужасающим: тело пожилой женщины, сидящее на скамье, и молодой, взъерошенный орченок, с лицом, покрытым грязными кровавыми разводами. Еще мгновение тетка смотрела на них обоих широко открытыми глазами, потом еще раз вскрикнула, на этот раз в полный голос и выбежала вон.           Неизвестно, что она рассказала в деревне, но только ее слова, смешавшись с принесенным вчера детишками рассказом про лесного кровопийцу, произвели в умах людей вулканическую реакцию. Не прошло часа, как половина местных жителей собралась на площади перед домом старосты с факелами и масляными фонарями. Многие захватили из дома топоры, самый маленький, но ужасно драчливый мужичонка приволок большой березовый кол. Толпа пошумела и медленно двинулась к окраине, туда, где на пригорке, за покосами, стоял дом несчастной Лады. Под ногами вертелись и рычали собаки, почуяв воинственный настрой хозяев, немного поодаль шли подростки и дети, ухитрившиеся выбраться из дома вопреки родительскому наказу. Деревня шла казнить маленького уродца.           Еж тем временем все еще не пришел в себя. Он зажег лампу на столе и залез на полати, уткнув нос в старую медвежью шкуру, под которой спал с того момента, как появился в этом доме. Думать ни о чем не хотелось, слезы на глазах высохли. Только ком в горле и ужасная пустота в груди остались, не желая уходить. Потом Еж почувствовал, что ему срочно нужно выйти, и нехотя слез на пол. Стараясь не смотреть на тело женщины, он спустился с крыльца во двор. Потом немного постоял в ночной прохладе, запрокинув голову. Сверху на него смотрел толстый и равнодушный апрельский месяц, ему не было никакого дела до страданий маленького всеми обиженного существа. Как, впрочем, и ни одной живой душе в этом мире. Через некоторое время в сознание ворвался какой-то далекий, непонятный шум. Еж насторожился. Несмотря на полную отрешенность, он все-таки почувствовал неладное. Выйдя за ворота, Еж увидел толпу людей, который шли через черные поля, исчерченные полосами не стаявшего снега, и понял, что дело совсем худо.           Он забежал в дом и заметался по комнате. Кое-как совладав с охватившей его паникой, попытался придумать хоть что-нибудь дельное. Первым делом он схватил буханку хлеба со стола, потом бросил ее и прыгнул к печке, схватил лежащий около поддувала топорик и обратно кинулся к хлебу. Потом снова бросил хлеб и полез на полати, где лежала его куртка из мягкой телячьей кожи, после чего в третий раз схватил хлеб, сунул его за пазуху, выскочил в сени. Там снял с гвоздя свой самострел с привязанным к ложу пучком коротких стрел. Помедлил секунду, зашел обратно в дом и, в последний раз, посмотрел на женщину, отдавшую ему девять лет своей жизни. Посмотрел с удивительным спокойствием. Новая жизнь уже захлестнула его, безжалостно вытесняя из сердца все лишнее. В окне сверкнули отблески факелов. Тогда Еж вздохнул в последний раз и со всех ног кинулся в темный ночной лес.           Толпа ввалилась в осиротевший дом, разом наполнив его шумом и гомоном, которого эти стены не слышали вот уже многие годы. Самые активные тут же кинулись обшаривать все углы, в поисках жертвы, те, кто посообразительнее, ловко сновали по полкам и ящикам, стараясь ухватить, что поценнее. Мужичонка с колом, забрался в подпол и кричал оттуда: "А ну, отродье, вылезай, где ты там!" - при этом, стараясь насыпать в прихваченный в сенцах мешок побольше морковки и свеклы. Староста стоял во дворе и спокойно оглядывался. Его старший, взрослый уже, сын нервно переминался с ноги на ногу и шипел сквозь зубы: "Ну, растащат же все, папань!". Староста снисходительно глядел на непутевого сынишку: "Не мелочись, балбес. Главное - это хозяйство, дом, сараи. Щас мужички побалуют, набьют карманы, да за пазуху положат, и успокоятся. Хорошо б, конечно, гаденыша маленького найти..." Староста очень хотел, чтоб гаденыш нашелся. Он был дед весьма толковый и хорошо представлял себе, что к чему. Завтра те, кто грабит сейчас хозяйство бедной вдовы, почувствуют себя не в своей тарелке, поскольку народ-то по большей части простой, чужое хватать не привыкли. Он, староста, проведет собрание, где сообщит, что имущество Лады перешло в собственность деревни, а дальше вступит в действие хитрый план, придуманный им накануне. Неприятности могли доставить только те, кто сейчас рыскал по всем углам в поисках Ежа и в дележе добра не участвовал.           Еж, тем временем, внимательно следил за всем, что творилось в доме. Он, конечно, не понимал толком, что происходит, только очень надеялся, что люди через какое-то время разойдутся и можно будет вернуться, чтобы набрать еды и взять теплую одежду в дорогу. То, что уйти придется, было совершенно ясно. Куда идти он не представлял, но смутно предполагал, что где-то на севере живет его народ, и был уверен, что его там примут как своего. Причину своей уверенности он не знал, да и не искал. Просто все было так плохо, так отвратительно, что оставалось только одно - верить. Верить, что где-то там, за лесами, за горами, ждет его что-то хорошее. Если отнять и это, останется только лечь и помереть.           В лесу было холодно. Разводить костер Еж побоялся. Всю ночь он смотрел на огни, мелькающие на дворе покинутого дома, а под утро забрался поглубже в чащу и заснул, свернувшись калачиком под огромным, вывороченным из земли корнем поваленной ветром сосны. Проснувшись поутру, Еж почти не чувствовал пальцев на ногах, тело слушалось плохо и болело в самых неожиданных местах. Через какое-то время Еж, наконец, смог нормально передвигаться. Нужно было идти обратно к дому, хотя очень не хотелось. Еж осторожно крался по лесу, пригибаясь и поминутно останавливаясь, чтобы прислушаться и оглядеться. Издалека он очень походил на большого тощего кота, который пробирается на кухню в надежде утащить у строгой хозяйки кусок вареной курицы. Где-то так оно, в сущности, и было. Когда в просветах между ветвями показался дом, Ежа ждал неприятный сюрприз: там было полно народу. Люди, в основном женщины, ходили по двору, чего-то перетаскивали, чего-то носили, убирали, в общем, судя по всему, готовились к похоронам. Надежды, на то, чтобы незаметно прошмыгнуть в дом, не оставалось, и Еж, упав духом еще сильнее, насколько это вообще было возможно, медленно побрел на север, прочь от ненавистной ему деревни...           В тот вечер староста провел общее собрание. На собрании были описаны трагические события минувшей ночи. Хозяйство безвременно ушедшей Лады, загубленной маленьким монстром (как именно загубленной, указано не было) предложено было передать в собственность деревни. Деревня смешанным гулом выразила, что очень плохо представляет себе способ овладения постройками и прилежащей территорий. Староста пояснил.           - Мы, братцы, создадим там с вами коллективное хозяйство. Что это такое? А вот что: каждый будет должен привести туда корову, али лошадь. Можно двух баранов, либо дюжину кур. Мы ето все будем разводить и приумножать, а что народится, надоится и сострижется, пойдет на уплату податей государству. Государю, в смысле. Ежли вдруг чего останется, - поделим между теми, кто в хозяйстве участвует.           Деревня ошарашено молчала, переваривая предложение старосты. Тот увидел, что народ стушевался, и сделал обиженное лицо.           - Ну, кто не хочет, мы того насильно-то не тащим. Не хочете - не надо. Мы и без вас можем.           Народ опять ничего не понял, кроме того, что скотину можно старосте не отдавать. На этом и успокоились. Кто-то из активистов, потративших вчера пол ночи на поиск орченка, начали было возмущаться, говоря, что староста просто хочет прибрать дом к рукам, но другие, успевшие урвать свой клочок Ладиного добра, подавили недовольство в корне без особых проблем, потому что их было гораздо больше. И возвращать свою долю они не хотели. Под конец собрания некоторый из переубежденных даже выкрикивали: "Даешь коллективное хозяйство!" К ночи все разошлись.           На следующий день, староста, чтобы показать пример, привел опустевший двор двух баранов и старшего сына. Баранов отправили в стайки, сын начал устраиваться в избе. Естественно, что никто из жителей деревни к коллективному хозяйству присоединиться не пожелал, единственный, кто пришел, был деревенский забулдыга, притащивший украденного у соседа петуха. Он настаивал на своем праве вступить хозяйство, а остальных одиннадцать курей обещал принести опосля. Но зато сразу потребовал, чтобы с первого окота ему дали барашка, в качестве процента за вклад. Старостин сын спровадил его за ворота, сам же остался жить в усадьбе насовсем, перевезя туда понемногу все свое хозяйство, вместе с молодой женой. Правда, через какое-то время, заявились братья бывшего хозяина, сходу потребовав очистить помещение, но староста как-то с ними договорился полюбовно. Видимо выкуп какой-то заплатил, что ли...                     Глава 9                     Еж пролежал в постели до самой осени. Поначалу Дов и Тася сильно беспокоились за него, даже ходили за старым ведуном, который жил в двух днях ходьбы от поселения. Ведун пришел, осмотрел Ежа, оставил какие-то травки, наказав друзьям больного запаривать их каждый день кипятком и вливать в него по две кружки отвара перед едой. Даша тоже почти все время жил с ними, но за Ежа особо не беспокоился, а только шлялся целыми днями по округе, пытаясь найти способ добыть себе средств на зиму. Ничего он, конечно, не добыл, зато все население поселка узнало о постигшем товарищей несчастье, и каждый считал своим долгом утешить волосатого страдальца, приглашая его пожить этой зимой у него. Заручившись обещаниями о предоставлении крова и провизии, Даша успокоился и стал каждый день ходить в лес за ягодой, пока она еще совсем не отошла. Иногда он даже помогал Дову по хозяйству, хотя, как правило, эта помощь выражалась в том, что он садился рядом и, пока Дов работал, рассказывал ему какую-нибудь занимательную историю. Поскольку все истории Даши начинались с фразы "Вот мы как-то сидим, значит, травушку потребляем...", то Дову это быстро надоело, он стал отсылать Дашу к Тасе. Тася занимался обходом звериных капканов и охотой на птиц, еще не успевших покинуть их места. Даша в этом деле был совершенно бесполезен, так что, в результате, ему опять пришлось вернуться к ягодам.           Начались холодные осенние дожди. Еж уже совсем поправился и, как мог, старался компенсировать потерянное время. Он выделывал шкуры добытых зверей, ходил в лес за дровами, подолгу работал в сарае, распиливая толстые сосновые бревна на доски и брусья. Когда их скопилось достаточно, он пошел по соседям, выменивая на них овощи и зерно, поскольку своего огорода у друзей не было. Часть мяса и птицы также приходилось пускать на обмен, так как до морозов оно долежать не могло, а достаточно соли, чтобы сделать заготовки, у них не было. Соль привозили издалека, из людских деревень на юге, а поскольку скотины лесные не держали, приходилось таскать этот тяжелый груз на себе. В результате, к тому времени, как соль достигала поселения, расставаться с ней уже никто не хотел.           Старики рассказывали, что лет двадцать назад в поселение целыми обозами приходили отчаянные купцы из людских королевств на юге, поэтому достать соль было намного проще. Купцы орков боялись просто неимоверно, но обмен соли на звериные шкуры и золото приносил такую сумасшедшую прибыль, что жадность побеждала страх.           Потом прошла война, проигранная народом ближайшего королевства своим южным соседям, и купцы появляться перестали. Зато не нужно было бояться, что люди начнут выживать лесных с насиженных мест, поскольку, еще многие годы, разоренному народу Цафона, так называлась эта страна, будет не до орков. Сейчас им даже не хватало сил выжить гоблинов из окрестных предгорий, а те, пользуясь возможностью, постоянно грабили и разоряли людские деревни, сказочно быстро размножаясь в темных своих пещерах.           Во время войны вождь гоблинского племени, обитавшего в этих местах, предложил свою помощь армии Цафона. Государь ее принял. Естественно, когда стало ясно, что война проиграна, отряды гоблинов дезертировали и ушли обратно в горы, где армия победителя уже не смогла их достать, а только потеряла множество солдат, сгинувших среди мрачных скал. Лесные орки в той войне почти не участвовали. Пострадали только малочисленные поселения, находящиеся на границе между воинствующими государствами, но, все же, больше половины их жителей смогли уйти на север и осели в дремучих лесах, среди своих сородичей. Победители, потерпев неудачу с гоблинами, в леса углубляться не стали, поскольку их воеводы очень верно предположили, что лесные будут драться за свой лес не менее свирепо, чем горные дрались за свои горы. Тем более что Цафон был уже к тому времени совершенно разорен, и даже сильно уменьшившуюся армию было практически нечем кормить. Поэтому южане, не дожидаясь наступления холодов, вернулись к себе в степи, оставив на троне завоеванного королевства одного из своих военачальников.           В сущности, орков очень мало волновали людские проблемы. Им не было дела, кто с кем воюет, и кто кого побеждает. Главное, чтобы им не мешали жить так, как им хочется. Ни люди, ни гоблины лесных всерьез не воспринимали, но и на территории, занятые поселениями лесных тоже не покушались, ибо орки, при всей своей любви к тишине и спокойствию, становились страшным противником, когда их вынуждали вступить в войну. Тогда с огромной лесной территории собиралось орочье ополчение, и мгновенно создавалась армия, по дисциплине и боевому духу намного превосходящая войска людей и военные орды гоблинов. И для тех и для других такое явление было сплошной загадкой, поскольку создать армию без достаточных на то средств и опытных командиров было, по их мнению, невозможно. Но лесные - особенный народ, живущий как одно огромное братство, в котором нет места эгоистам и властолюбцам. Орки никогда не вступают в военные союзы с людьми или гоблинами. Они никогда не грабят побежденных, но оставляют за собой дымящиеся руины и горы сожженных мертвецов. Никакого плена, никаких откупов и контрибуций. Орочья армия всегда дерется до полного уничтожения одной из сторон. Правда, память современного поколения хранила только единичные случаи войн с участием лесного народа. Но в последнем из них, имевшем место более трехсот лет назад, от людей и гоблинов была очищена огромная территория северной тайги, именно та, на которой и жило, по сей день, почти все орочье племя. Даже самые старые из лесных жителей, практически, не помнили, как и почему случилась эта война. Зато люди и гоблины прекрасно помнили полученный урок, и долго еще на старых картах обширные лесные территории были помечены как владения лесных орков.           Впрочем, границы эти заметно изменились с тех пор, горные понемногу занимали длинные скалистые хребты, проходящие вдоль орочьих земель, люди тоже брали свое, шаг за шагом продвигаясь, все глубже и глубже, на север. К тому времени, как в селении появился Еж, по сути, от былой славы не осталось и следа. Лесной народ размножался гораздо медленнее, чем два других и теперь уже вряд ли мог создать действительно серьезное войско. Хотя людские правители и не собирались начинать войну против орков, но они не запрещали своим подданным посещать их леса, и люди строили свои деревни все севернее, заходили все дальше. И вот уже многие лесные поселения вынуждены были сняться с места и уйти глубже в леса, не вытерпев соседства с человеком. Недавняя война Цафона приостановила эту экспансию, зато гоблины почувствовали свою силу и стали все чаще и чаще появляться на орочьей территории. За последние десять лет не проходило и месяца без столкновений, которые часто переходили в побоища. И орки всегда проигрывали. И все отступали в глубь лесов, в надежде, что гоблины уймутся и не пойдут дальше. Если бы гоблины с самого начала развязали полномасштабную войну, возможно, они проиграли бы. Но они побоялись, и это сыграло им на руку. Они просто занимались бессистемным грабежом и разбоем, а те лесные, которые жиле вдали от гор не обращали на это внимания, не считая такие случаи поводом к войне. Еж тоже полагал, что хулиганства гоблинов - это не более как просто хулиганства, что каждый в состоянии защитить себя сам. И мысль о том, что на самом деле это просто тихая и медленная война казалась ему крайне нелепой. Но когда жертвой пришлось стать самому, он начал задумываться.           - Война, Ежик, - это когда армии там… полководцы, тысячные толпы с копьями, понимаешь? А вам с Дашей просто дали по морде и ограбили. Вот и все. В следующий раз мы встретим этих уродов, и сами им наваляем. И всех делов. - Дов стоял у печи и следил за цветом пекшихся внутри лепешек.           - Да, понимаешь, вроде как ты прав, а вроде как и нет. Помнишь, что тот, с кривой мордой тогда сказал? Пять домов им сожгли, и убили двоих.           - Ну откуда ты знаешь, что там на самом деле было? А гоблина спросишь - скажет, что твой кривомордый первый напал. Они, например, пришли торговать, а на них всем поселком кинулись. Горные защищались, - наших убили, своих потеряли. А дома сами лесные и спалили, с перепугу, чтоб, дескать, врагу добро не оставить.           Еж промолчал. Он вспомнил лицо пожилого орка, перекошенное плохо зажившим шрамом. Этот орк приходил прошлым летом к кузнецу, чтобы выменять себе доспехи. Многие тогда подтянулись к кузне, чтобы послушать пришедшего. А тот, поминутно вытирая слюну с рассеченной губы, рассказывал о нападении на их маленький поселок. По его словам выходило так, что в подрались в лесу два орка из поселка с тремя гоблинами. Чего-то они там не поделили. Лесные оказались проворнее и пустили двух горных в расход, третьему удалось убежать. Через два дня к поселку подошел отряд горных и потребовал тех двух для разговора. Естественно, что разговаривать пошли все мужчины, оказавшиеся неподалеку. С первых же слов завязалась драка, а потом и настоящий бой, который кончился смертью двух орков и трех горных. Потом гоблины ушли, а в поселении, в тот же день, непонятным образом начался пожар, сразу во всех домах одновременно. А орки после этого переселились в другое место, никто не захотел оставаться на пепелище.           - Понимаешь, Дов, - Еж сел на лавку, рядом с печью и уперся локтями в колени, - если бы этот случай один был - ладно. Но ведь все время такая хреномуть происходит. И каждый раз оказывается, что орки уходят все дальше на север. В один прекрасный день и нас выгонят отсюда, не посмотрят, что многие здесь уже в пятом поколении живут. И что? Мы тоже уйдем? И куда мы все придем-то, в конце концов?           Дов усмехнулся:           - Ты, Еж, как-то это..., по-моему, мрачно все слишком видишь. От нас до ближайших скал четыре дня пути. Зачем им эти земли? Да и торгуют они с нами, разве не знаешь?           - Ну, с людьми-то они тоже, положим, когда-то торговали, теперь посмотри, ни одной деревни в предгорьях не осталось. Все разорили. И до нас доберутся. В конце концов.           - Ну, тогда и посмотрим, - последнюю фразу Дов произнес уже из недр печи, доставая наружу огромный румяный блин. Обжигаясь, он оторвал от него кусок и протянул Ежу, - ешь, давай, пока горяченький!                     Глава 10                     Холодно было просто неимоверно. Еж даже не знал раньше, что можно настолько замерзнуть. Он весь день шел на север, без дороги, ломясь прямо сквозь мшары и кусты багульника. Снега в лесу было гораздо больше, чем казалось в начале. Слегка подтаяв на солнце, к вечеру он обрастал льдистой корочкой наста, которая ломалась и хрустела под ногами, как тонкий леденец из жженого сахара. Кроме того, очень хотелось кушать. Даже не кушать, а прямо жрать, что-нибудь сочное, горячее и, желательно, побольше. Захваченный из дома хлеб Еж, не удержавшись, съел еще утром, утешая себя тем, что подстрелит потом какую-нибудь птичку. Но птичка так и не подстрелилась. Один раз Еж узрел какое-то пернатое создание на ветвях старой корявой березы, но руки так замерзли, что он промахнулся. Добыча улетела, а Ежу пришлось лезть по ломким сучьям наверх, чтобы спасти стрелу, засевшую в черно-белой коре. Иногда Еж останавливался и набирал пригоршню снега, уминал ее в кулаке, чтобы получилась маленькая сосулька, и отправлял ее в рот вместо воды.           Идти по бездорожью было очень тяжело. Днем Еж вспотел, зато к вечеру опять становилось холодно. Ноги постоянно проваливались в какие-то ямки, канавки, подошвы скользили по весеннему мягкому снегу, иногда он падал. От всего этого одежда скоро покрылась твердой ледяной броней, которая все нарастала и нарастала с каждым неудачным шагом. Но это все еще можно было пережить.           Настоящие гадости начались в первый же день, когда темнота вынудила Ежа остановиться на ночлег. Во-первых, он немедленно замерз, на этот раз действительно сильно. Во-вторых, оказалось, что покрытый наледью хворост горит с крайней неохотой, и пришлось не менее получаса шарахаться по ночному лесу в поисках березы, которой, как назло, поблизости не было, с целью содрать с нее клочок бересты. Когда огонь, наконец, разгорелся, Еж смог хоть немного отдохнуть. Потом он обнаружил, что, несмотря на костер, он все еще трясется от холода, но тут, наконец, пошел в дело его верный топорик. Все тонкие сосны вокруг поляны были немедленно повалены и пущены на дрова. Махание топором произвело на Ежа благотворное влияние, поскольку от усердной работы он немного согрелся. А когда разгорелся костер, стало совсем хорошо. Только очень мокро. Он еще долго не ложился, подбрасывая в пламя полено за поленом, сушил одежду, растирал снегом онемевшие от холода пальцы на ногах и руках. Потом он сдвинул в сторону большую кучу прекрасных, мерцающих углей, а сам растянулся на сухом прогретом клочке земли. "Наверное, это единственное сухое место во всем лесу...", - подумал Еж перед тем как заснуть.           Пробуждение было просто кошмарным. Сначала казалось, что встать он уже никогда не сможет, настолько заледенели руки и ноги. Шея не двигалась, спина не гнулась. Все было плохо. Но потом Еж рассудил, раз у него все болит, то он все еще живой, а раз живой, надо вставать. Он поднялся. И даже смог ходить, к своему немалому удивлению.           Потом опять потянулись утомительные часы в пути. Еж шел, шел, скользил, падал, вставал и потом снова шел и шел. Иногда ему начинало казаться, что на самом деле он дома, лежит на полатях и дремлет в ожидании, когда Лада позовет его на ужин. Вот даже вкусно запахли пирожки с брусникой... А все эти люди с факелами, весь этот заледенелый лес - просто сон, дремотное наваждение. Вот он еще немного полежит и пойдет кушать. Да-да, именно кушать. Горячие пирожки с брусникой. А запивать он будет их теплым молоком. Именно теплым молоком, не чем-нибудь там жестким и невкусным, навроде противных снежных сосулек. "...И дурацкий этот дятел может думать себе все, что хочет, он просто глупая, никчемная, пернатая...", - тут Еж осознал, что он сидит на толстом корне сосны, привалившись спиной к стволу дерева, а напротив него, совсем рядом, на старом пне, сидит черная птица с красным хохолком и забавно дергает головой, время от времени погружая острый клюв в гнилую древесную мякоть. Еж перестал дышать. Неловко скособочившись, он достал из за спины самострел и попытался натянуть тетиву. Пальцы не слушались, совсем не хотели сгибаться. Еж, боясь издать лишний звук, попытался натянуть ее двумя руками. Ничего не получалось, только руки при каждом движении отдавались тоскливой, ноющей болью. Еж беззвучно заплакал от бессилия и схватил желтую коровью жилу зубами. Потом уперся в лук ладонями и отчаянно потянул. Тонкая стальная полоса нехотя согнулась, и железный крючок негромко щелкнул. Вокруг стояла такая тишина, что этот звук показался Ежу громче грохота молота в кузне. Еж медленно поднял голову. Птица все еще была на пне, маленькие коготки шуршали по грубой коре, когда дятел перебирался с места на место, выискивая зимних личинок. Еж осторожно вытащил короткую стрелу из связки под ложем и опустил ее в ложбинку. От напряжения, а может и от слабости, в глазах все время двоилось, и он страшно боялся промахнуться. Но потом страх того, что пища улетит, все же пересилил, и он спустил крючок. Дятел отчаянно затрепыхался, пригвожденный к выступающей надо пнем щепе, и Еж яростно зарычал, вскочив с безумными глазами. Ему все еще казалось, что добыча сейчас взмоет в небо, посмеявшись над неудачливым охотником. Успокоился он, только отрубив несчастной птице голову и высосав из отрубленной шеи всю кровь, которой, к сожалению, оказалось очень мало. Первым желанием было сожрать маленькую тушку целиком, прямо с клювом и перьями, в самом, что ни на есть, сыром виде. Но цивилизация в нем победила, и дятел был выпотрошен и зажарен над огнем. С перьями, правда, Еж не знал, как поступить, но пока он думал, они просто обгорели, и ожившими пальцами он содрал их остатки с тушки, казавшейся после ощипки до безобразия маленькой. Потом он сжевал полученное блюдо вместе с костями, а, подумав, зажарил на палочке потроха и проглотил их тоже.           К вечеру он вышел на дорогу. Совершенно неизвестно, куда и откуда вел этот тракт, разъезженный телегами и санями. Ясно было только одно - по этому пути ездили люди, значит, ждать добра молодому орченку здесь не придется. Переночевал Еж далеко в стороне от дороги, но утром, вспомнив свои вчерашние ощущения, решил все-таки вернуться к ней. Все равно, рано или поздно, он либо замерзнет, либо помрет с голоду, а тут хоть какая-то надежда. Может, удастся раздобыть еды, а, может, получится узнать, как попасть в орочий край. О том, что, наверняка, люди первого же встречного обоза просто забьют его насмерть лошадиными плетьми, он старался не думать. Сколько-то времени он еще месил подтаявшую ледяную кашу окоченевшими ногами, а потом увидел впереди костер и какие-то фигуры, сидящие вокруг огня у обочины. Бежать в лес не было смысла, да и сил не оставалось, поэтому он побрел прямо к ним.                     Глава 11   - Надоело обрасопливать, сэр, - проворчал старпом. - Обрасопливаешь, обрасопливаешь... а толку?            Ю. Коваль "Суер-Выер"              После долгих дождей, наконец, наступили первые морозы. Еж по-прежнему с утра до ночи работал в сарае, только теперь он почти все время молчал и совсем перестал улыбаться. Доски он уже никому не относил, а складывал штабелями у стены. Руки, отвыкшие от постоянных нагрузок, все время болели. По утрам он даже не мог шевелить пальцами, приходилось разминать их о край кровати, прежде чем они начинали нехотя слушаться его. Дов время от времени приходил к нему, садился рядом и смотрел, как он работает. Потом начинал говорить с ним, а Еж все время молчал, только пилил и пилил, а потом рубил, тесал и снова пилил. Добродушный Дов переживал, глядя как Еж изводит себя, пытался отвлечь его хоть чем-нибудь, звал погулять в лес, сходить в гости к соседям. В лес Еж не хотел, к соседям тем более. Он вообще ничего не хотел. Причину своей меланхолии Еж не понимал, да и не пытался. Просто все в жизни было тоскливо и бессмысленно. Все, что было до сих пор, надоело, а нового ничего в голову не приходило. Может, дело было в том, что наступила осень, а, может, просто в жизни молодого орка наступил какой-то переходный период, который нужно было просто пережить.           - Бабу ему надо, - со знанием дела заявил Тася, когда Дов однажды поделился с ним своими опасениями, - тогда бы сразу вкус к жизни проснулся.           - Бабу... Че-то непохоже. Может он все из-за горных этих расстраивается? Давай предложим ему собрать народу, да сходить в предгорья. Тех самых мы вряд ли поймаем, ну, хоть так... отметелим кого-нибудь, глядишь, полегчает на душе, а?           - Можно. Только холодно уже. Глядишь, снег не сегодня-завтра пойдет. Посмотрим.           На том и порешили. А назавтра действительно началась зима. Еж проснулся раньше всех. На душе, впервые за много дней, было необыкновенно светло и спокойно. "Это снег..., - тихо прошептал Еж, - снег выпал...". Он вскочил и бросился к окну. По глазам резануло прекрасной сверкающей белизной, и Еж, накинув куртку, выскочил наружу. Он прыгал по просторной поляне перед домом, как большой серый заяц, под ногами скрипело, хрустел нежный ледок на оставшихся с последнего дождя лужах, а с неба густо сыпались маленькие снежинки, покрывая все вокруг тонкой пушистой пеленой.           Из окна за ним следил изумленный Тася, потом проснулся Дов и тоже подошел к нему, протирая заспанные глаза. После очередного прыжка Еж поскользнулся и смачно шмякнулся на задницу. Вставать он не стал, а вместо этого откинулся на спину и захохотал, раскинув руки навстречу снегопаду. "Ну, вот, - сказал Дов хриплым со сна голосом, - а ты говоришь: бабу".           Вечером друзья на радостях истопили баню и, напарившись, побежали на улицу кидаться снежками. За этим занятиям их застал Даша, притащивший с собой свою неизменную банку. Откуда взялось зелье, он не рассказал, но угостить не отказался. Еж, по своему обыкновению, высказался против употребления всякой пакости в его жилище, а Дов и Тася, как обычно, посмеялись над ним и пустили банку по кругу. Жизнь возвращалась в привычное русло...           Дома Еж завалился на свою кровать и вдруг снова почувствовал, что, ушедшая было, тоска снова ухватила за сердце мохнатыми лапами. Что-то во всем этом было не так, надо было что-то изменить. И тут Еж с необыкновенной ясностью понял, что должен уйти. Уйти насовсем. Он даже удивился, как эта простая мысль не посетила его раньше. На самом деле, конечно, посетила, просто ей нужно было созреть в голове, окуклиться и вылупиться. Теперь все становилось на свои места. Еж неожиданно понял, как сильно устал за последнее время. Возникло ощущение, как будто все эти дни, пока он болел, пока пилил бревна в сарае, пока таскал на себе из леса тяжелые стволы, все это было нужно только для того, чтобы понять: пора уходить. Еж повернул голову и посмотрел на ребят. Они, сидя на лавках вокруг стола, смеялись. Добрые, верные друзья. Без них будет тяжело и неуютно. Может, он уйдет не насовсем, может, когда-нибудь он вернется в этот дом, а они вот так будут сидеть за столом, прихлебывать из старой банки и рассказывать анекдоты. Они всегда будут ждать его, и когда он войдет, они скажут: "Ух ты, Еж вернулся! Садись, дружище." А он будет улыбаться и радоваться встрече с ними...           - А Ежа приспособим заместо верстака. Он уже достаточно одеревенел в своем сарае! - Тася повернулся к нему, и все трое замолчали. Отвлеченный от раздумий Еж посмотрел на него с таким растерянным лицом, что за столом грянул дружный ржач.           - Да ну вас! - оскорбленный в лучших чувствах, он пересек комнату и вышел на крыльцо. На улице было удивительно тепло. Рядом вставал черной стеной лес, до слуха доносилось тихое журчание воды в речке. А снег все падал и падал...           Главное было решено, осталось обдумать детали. Когда и куда. В любом случае, затевать большой поход зимой смысла не имело, так что было еще достаточно времени на размышления. До весны. А потом он уйдет. Уйдет с легким сердцем, наполненный надеждами и мечтами. О чем-то большом и смутно прекрасном. В чем это прекрасное заключалось, Еж еще не решил, но полагал, что когда он это прекрасное встретит, то непременно узнает. Хотелось подвигов и приключений. Исходя из собственного опыта, Еж очень хорошо знал, что все подвиги даются с кровью и болью, и, в конечном итоге, оказываются никому не нужны. А приключения вообще ни к чему хорошему его никогда не приводили, и, если он до сих пор остался жив, то это просто везение, которое рано или поздно кончится. Но при воспоминании о шести годах, прожитых в этой самой избушке, становилось страшно, что вот так и пройдет вся жизнь. Еще через пару лет друзья женятся, уйдут строить свои собственные дома. Тогда он останется один, и уходить все равно придется. Или, что еще хуже, он последует их примеру и тоже обзаведется своей семьей. При этой мысли его передернуло. Нет, конечно, Еж совсем не был противником семейной жизни, не в коем случае! Любящая жена, дети - это все прекрасно и достойно настоящего мужчины. Ему даже кто-то как-то говорил, что если у него никогда не было своей семьи, то он должен изо всех сил стремиться ее обрести. Еж думал об этом и пришел к выводу, что он, все-таки, скорее не стремится, нежели стремится. Уж во всяком случае, ни о каком "изо всех сил" речи точно быть не могло. Просто так уж сложилась его жизнь, что он очень любил уходить. И ненавидел оставаться, когда уходят другие. А куда можно уйти, когда у тебя хозяйство, семья, дом, построенный своими руками? Не то, чтобы Еж ужасно дорожил своей свободой и независимостью, просто он хотел, чтобы дверь никогда не оставалась закрытой. Чтобы он мог в любой момент встать и уйти. И чтобы тропинка в лес начиналась прямо от порога... Да и с горными, в конце концов, кто-то же должен рассчитаться?                     Глава 12                     - А ты, значит, нас за орков принял? - пожилой гоблин прекрасно говорил на языке людей, почти без акцента, что было необыкновенной удачей, поскольку даже в людском краю немногие из горных жителей знали эту речь.           - Ну да, - ответил Еж и опять смутился. Он сидел у костра в окружении гоблинов и со всех сил наворачивал густую похлебку из их котелка. Гоблины только посмеивались, глядя на отчаянно работающего ложкой орченка, похлопывали его по спине и перекидывались смутно знакомыми, но непонятными Ежу словами. Пожилого гоблина звали Колга, и он, судя по всему, являлся главарем этого коллектива, который, как подумал Еж, более уместно было бы называть бандой. Кроме Колги, банда насчитывала еще пятерых, имен которых он не запомнил.           Еж хорошо представлял себе удивление горных, когда к ним, неизвестно откуда взявшись, подошел тощий замерзший тринадцатилетний орченок, и тут же, заревев во весь голос, начал кидаться всем на шею, лопоча что-то невнятное на человечьем языке. Оторопевшие гоблины даже не знали, что и думать, но, к счастью, их главарь, прекрасно владевший человеческим, быстро прояснил ситуацию. "Я ведь никогда никого, кроме людей, не видел, - оправдывался Еж, стоя перед Колгой с почерневшими от стыда ушами, - вот и спутал вас со своими". Еж вспомнил этот момент, и опять к лицу подкатила жаркая волна. "Как же я так, а? Ведь можно было догадаться, мне ж объясняли!" Когда же, наконец, надоело заниматься самоедством, он сказал сам себе: "Это я от голода и холода. А на самом деле я молодец", - и постарался выкинуть безобразную сцену встречи из головы. Когда котелок опустел, Еж уже почти согрелся, даже немного осоловел. Тогда он прилег рядом с огнем и заснул, положив голову на чей-то рюкзак.           Банда старого Колги занималась тем же, чем и все гоблинские банды в этом краю - грабежом и разбоем. Ночью они выходили на дорогу в поисках добычи, а под утро уходили в лес, чтобы выспаться и разделить награбленное, буде таковое появится. Но в тот день предстояла не совсем обычная дневная операция. Накануне к гоблинам прибежал мужичонка из соседней деревни и сообщил, что здесь должен пройти обоз, везущий в ближайший город собранные с их деревни подати. Мужичонка был страшно испуган, но обида на мытарей была так сильна, что он пересилил себя и пришел к разбойникам Колги, желая, хотя бы таким образом, восстановить справедливость. Старый гоблин всегда щедро награждал за такие услуги и не разу не оставался в накладе. Умный он был гоблин, этот Колга, поэтому, видимо, и дожил до такого несвойственного горному жителю возраста. Людскую натуру он прекрасно постиг во время войны Цафона с южными соседями, когда он, еще молодым сопляком, был зачислен в один из отрядов, предназначенных в союзники государевым войскам. В то время Колга был наивен и глуп, он жаждал легкой победы и легкой добычи, мечтал, как будет со своими тогдашними дружками пировать на руинах разграбленных южных городов. Он представлял, как их армия пройдет победным маршем до самого южного моря, и кованые башмаки горных гоблинов будут попирать прибрежные скалы, усыпанные останками разбитых в пух и прах недругов. Несмотря на все эти великие замыслы, Колга одним из первых осознал, что никаких прибрежных скал не будет, а если кто-то кого-то и будет попирать, то разве что копыта степных аргамаков его собственный раздавленный череп. На этом его карьера завоевателя прекратилась, а были только тяжелые страшные битвы в родных ущельях, когда гоблины бешено дрались с наступавшими южанами, когда почти все его друзья погибли, пытаясь отстоять вход в Стеклянную Палату, тронный зал горного владыки, сам же Колга бежал вглубь горы, унося в плече обломанную стрелу с зазубренным наконечником. Потом начались бои в верхних пещерах, и тогда он впервые в жизни почувствовал вкус большой победы. Никто не мог соперничать с гоблинами в их пещерах. Люди гибли целыми отрядами, не в силах оказать хоть сколько-нибудь серьезного сопротивления. Основная их мощь, конница, была бессильна в подгорной тьме и узких каменных тоннелях. А глупые генералы южан, ослепленные легкой победой над Цафоном, все продолжали посылать солдат на смерть, до тех пор, пока огромное войско не уменьшилось вполовину, а скалистые крысы и прочая пещерная живность не получила обеспечение провизией на многие годы вперед. Тогда они опомнились и отступили, а гоблины продолжали гнать их по склонам и долинам вниз, устраивали лавины, травили воду в горных ручьях, до тех пор, пока люди совсем не покинули предгорья, унося с собой сотни изуродованных покойников и страшную память о горных гоблинах.           Потом армия завоевателей оставила Цафон, и потянулись голодные годы. Пока Еж бегал по лесу в коротких штанишках, не зная, какая беда миновала его село, Колга со своим народом устраивали свою пещерную жизнь заново. Люди Цафона восстанавливали города и деревни. Гоблины разбирали завалы, заново отстраивали разнесенные по камушку укрепления в ущельях. В то время они часто спускались в окрестные леса добывать лес и зверя. Тогда же первые банды оголодавших гоблинов стали выходить из предгорных районов в глубь страны в поисках пропитания и наживы. Но сначала гоблины вычистили весь север страны от местных бандитов и мародеров, которых после войны развелось великое множество. Потом стали грабить сами. Первые несколько лет Колга гнушался подобным промыслом, считал, что это не дело, потрошить и без того сильно пострадавших бывших своих союзников. Но вскорости понял, что телятина гораздо вкуснее, чем мясо скалистой крысы, и присоединился к одному из разбойничьих отрядов. Со временем пришли опыт и мастерство, тогда он собрал свою компанию из проверенных годами товарищей и решил отделиться. Правда, бывшего главаря банды пришлось собственноручно зарезать, поскольку иного способа получить его людей и его территорию не нашлось. Но зато теперь у него был свой маленький бизнес.           Вечером Ежа разбудил пронзительный свист. Он встрепенулся, вскочил и увидел, что гоблины быстро и аккуратно собирают разбросанные пожитки.           - Дядя Колга, че случилось-то?           - Давай, малыш, собирайся, некогда уже. Скоро здесь будут.           Еж понял, что не время вдаваться в расспросы, поправил одежду и пошел за гоблинами, относящими пожитки в глубь леса. Двое оставшихся поспешно забрасывали снегом место стоянки. Остальных Колга повел вдоль дороги, чуть поодаль, стараясь выбрать такое место, где кусты растут погуще. Еж пригляделся и увидел, что те двое идут параллельно с ними, по другую сторону тракта. В какой-то момент главарь остановился и огляделся.           - Все. Здесь будем ждать.           Гоблины, не торопясь, выбрали удобные для себя места, кто за стволом дерева, кто за какой-нибудь корягой, с таким расчетом, чтобы им было видно тех, кто на дороге, а их самих с дороги незаметно. Еж еще раньше обратил внимание, что у каждого члена банды на поясе имеется по два самострела. Теперь гоблины взводили их и накладывали короткие болты с узкими наконечниками. У самого Колги был настоящий арбалет с тройной стальной полосой в качестве лука. Колга положил свою смертельную машину на землю, прижал с двух концов ногами и со всей силы потянул на себя длинный рычаг. Лук выгнулся, и стопор щелкнул, зажимая тетиву. Потом Колга ухмыльнулся и посмотрел на орченка, который залег неподалеку, стараясь во всем подражать предводителю. Еж спохватился и суетливо зарядил свой маленький самострел. Старый гоблин довольно крякнул, потом сделал суровое лицо:           - Стрелять только по команде!           Еж испуганно кивнул и затаился, поглядывая то на дорогу, то на гоблинов. Когда ноги уже начали неметь от неудобной позы, Еж, наконец, услышал звук приближающегося обоза. Он изо всех сил таращил глаза на дорогу, но людей все не было видно. Потом показался верховой. Это был самый настоящий рыцарь, закованный в железо, с длинным мечом у левого бедра. На его голове сверкал на солнце округлый шлем без маски, вместо которой лицо воителя до половины закрывала густая бурая борода. До сего дня, Еж видел таких сверкающих вояк только на лубочных картинках в деревне, да слышал про них по рассказам. Когда первая волна восхищения прошла, на него накатил страх. "Как мы сможем справиться с таким воином? Он же всю нашу банду раскидает, как котят!" Еж даже не заметил момента, когда стал чувствовать себя одним из членов гоблинской ватаги.           Невдалеке от великолепного всадника показалась процессия из двух телег и одного крытого фургона. Двигались они медленно, колеса на треть уходили в снежную кашу, от усталых лошадей валил пар. По бокам передней телеги шли два солдата в кожаных куртках, за фургоном топали еще двое, с короткими пиками на плечах. Процессия прошла мимо засады. Еж уже с облегчением подумал, что Колга решил не рисковать своими и отпустить людей своей дорогой. Но тут над ухом раздался резкий, как удар плети, свист, и вокруг защелкали самострелы. Двое замыкающих мгновенно свалились в ледяную жижу, утыканные короткими стрелами, как сказочный зверь дикобраз. Дальше все понеслось так быстро, что Еж совершенно растерялся и стоял на месте, глядя во все глаза.           Передние пехотинцы, пригнувшись, кинулись прямо на звук выстрелов. Еще немного и они разделили бы участь своих товарищей, но тут, откуда-то сбоку, совсем рядом с Колгой появился всадник, и принял на себя вторую порцию стрел. Железные наконечники хором звякнули о пластины доспехов, не причинив их обладателю никакого вреда. А тот, громко и страшно крича, яростно ломанулся сквозь кусты на гоблинов, размахивая длинным мечом, ярко сверкавшим на солнце. Гоблины прыснули в стороны, стараясь увернуться от свистящих ударов, и тут всадник налетел на вконец остолбеневшего Ежа. Конь, почуяв лесного орка, заржал и поднялся на дыбы. Эта секундная заминка спасла Ежа от страшной участи - он, наконец, очнулся, отчаянно бросился в сторону, дважды кувыркнулся через голову и снова вскочил на ноги, дрожа всем телом. А конь уже с предсмертным хрипом бился на земле - черная стрела Колгиного арбалета насквозь пробила ему шею. Гоблины уже успели подскочить к поверженному всаднику, когда тот, наконец, смог освободить придавленную крупом лошади ногу. Рыцарь, увидев вокруг себя горных, заревел как медведь, и в воздух взвился его ужасающий меч, мгновенно образовав вокруг воителя сверкающую оболочку. Даже старый Колга, много повидавший на своем веку, был удивлен небывалым искусством воителя. Но, когда человек двинулся на него, не прекращая выписывать клинком затейливые восьмерки, Колга просто пробежал несколько шагов до дороги, поднял с земли увесистый булыжник и с оттяжкой кинул его в нападавшего. На какое-то мгновение, Ежу показалось, что камень разлетится в крошку, соприкоснувшись со сверкающим веером, но этого не случилось. Булыжник благополучно миновал рассекающую воздух сталь и с хрустом врезался бородатому прямо в переносицу. Бородатый упал вперед, на руки, оказавшись на четвереньках. Сбоку к нему мгновенно подскочил один из гоблинов и наступил ногой на кисть, державшую рукоять меча. Второй гоблин подбежал почти одновременно и, чуть подпрыгнув, ударил человека пяткой в затылок, всей массой, сверху вниз. Бородатый ткнулся лицом в снег. Замер. Колга подошел к нему, перевернул ногой лежащее тело. Остановившиеся глаза на окровавленном лице смотрели прямо перед собой. Гоблин почесал пятерней свой затылок и пробормотал: "Ишь ты. А как старался-то..." Еж некоторое время постоял в растерянности, потом обернулся на дорогу. Там тоже все кончилось. Двое пехотинцев лежали у самой кромки леса. Рядом валялось копье одного из них, перерубленное гоблинским топором. Снег вокруг тел был сильно забрызган кровью, видимо кого-то из людей ударили в шею. Среди гоблинов потерь и раненых не было.           Колга, не торопясь, вышел на дорогу, заглянул в телеги, потом подошел к фургону и открыл дверцу. Посмотрев внутрь, он присвистнул от удивления и запустил руку в деревянное чрево. Раздался короткий женский визг, и на свет появилась хорошо одетая пожилая дама с иссиня-белым от страха лицом. Старый гоблин держал даму за волосы, задумчиво глядя на нее сверху вниз. Потом бросил ее на дорогу и опять полез внутрь. На этот раз пришлось повозиться. Колга залез в фургон целиком, и до гоблинов донеслись звуки какой-то борьбы. Самые любопытные подошли поближе, но тут раздался звучный шлепок и наружу вылезла измазанная глиной задница главаря, который вытащил из распахнутой дверцы молоденькую девчонку, одетую еще более роскошно, чем сжавшаяся у переднего колеса фургона дама. Девчонка изо всех сил брыкалась, тоненько рыча от ярости. Потом изловчилась и въехала Колге в глаз изящной ножкой. Гоблины радостно заржали, а Колга, выругавшись на своем языке, залепил красавице вторую звонкую пощечину. Девушка на секунду перестала дергаться. Главарь, не теряя времени, схватил ее за шкирку и бесцеремонно вдавил лицом в грязный снег на дороге. Кто-то из гоблинов, не переставая смеяться, выудил из кармана обрывок веревки и стянул пленнице руки.                     Глава 13                     - Ты смотри, какой здоровый! - Тася восхищенно покачал головой. В пяти шагах перед ним, припав передними лапами к земле, щерил зубы большой волчище. Шерсть на загривке стояла дыбом, черные губы вздрагивали, обнажая прекрасные белоснежные клыки. Уши он прижал к голове так, что череп казался совсем лысым. Снег вокруг был раскидан. Тася сделал к нему еще один шаг, и волк попятился задом, пытаясь вырваться из капкана, крепко ухватившего правую переднюю лапу.           - Осторожно, Тась! Схватит еще с перепугу. Видишь, какие зубы! - Еж стоял рядом и неуверенно крутил в руке новый топорик, подаренный на днях кузнецом. Такого опыта в общении с лесным зверем, как у Таси, у него, конечно, не было, но, глядя на огромного сильного зверя, он очень сомневался, что тот спокойно и безропотно отдастся в Тасины руки.           - Ты мой красавец! - Тася смотрел на волка влюбленными глазами, - Вот возьмем мы твою шкурку и сделаем из нее шубку для Жарочки.           - Смотри, как бы он из тебя шубку не сделал! - пробормотал Еж, но тут до него дошел смысл последних слов и он осекся. "Для Жарочки...".           Жарок - так звали младшую дочку кузнеца. Не то, чтобы Еж имел на ее счет какие-то планы, но почему-то Тасины слова были ему неприятны. Какое-то странное ощущение стало беспокоить его, похожее на ревность. Но определить, кого к кому он ревновал, Жарок к Тасе или наоборот, он не мог. С одной стороны Тася, как и Дов, уже шесть лет как его друг. До сих пор у них все было на троих, и проблемы, и заботы и радости. А теперь, если у Таськи что-то будет с Жарок, он ведь станет совсем чужим. А сама Жарок... Почему-то только сейчас Еж осознал, что она была ему симпатична. Он никогда не задумывался об этом, видимо потому, что знал ее с тринадцати лет и, собственно, воспринимал ее как... ну... дочку кузнеца. А его друг, судя по всему, первый увидел в ней девушку и вот теперь... вот... Еж помотал головой и решил отложить эту мысль на потом, тем более что Тася уже подошел совсем близко к ловушке. Волк ерзал по земле всем телом, отчаянно напрягал три свободных своих лапы, пытаясь отодвинуться от приближающегося орка. Теперь из его глотки, вместо прежнего грозного рычания, выходил уже какой-то истеричный визг. Когда их с волком разделяло не более двух шагов, Тася перехватил свой топорик двумя руками за конец длинного топорища и, резко шагнув вперед, опустил его на волчью башку, вложив в удар вес всего тела. В то же мгновение обезумевший от страха зверь, неимоверным усилием выдрав лапу из зажима, дернулся вбок. Тася потерял равновесие и упал ничком, лезвие топора, целиком ушло в мерзлую землю. А волк, как-то непонятно изогнувшись туловищем, глухо рыкнув, вцепился ему прямо в лицо. Еж, обомлел, ахнул, в два прыжка покрыл разделяющее их расстояние и одной рукой со всего размаха косо всадил свой топорик в волчью голову. Зверь дернулся и издох, не разжимая челюстей. Тогда Еж опустился на колени и начал трясущимися руками освобождать из пасти голову своего товарища. Тася глухо стонал, вцепившись левой рукой в шерсть на волчьей щеке. "Как же ты так..., - растерянно бормотал Еж срывающимся голосом, - Что же ты... разве так можно..." Еж оттолкнул в сторону серую башку с торчащим из нее топором.           Сначала ему показалось, что кожа с лица содрана начисто. Оно походило на сплошную кровяную маску без глаз и рта. Еж огляделся, снял с Тасиного пояса флягу и осторожно полил водой, смывая кровь. На секунду он увидел две больших рваных раны на обеих щеках, потом из них снова потекло, и они исчезли в густом кровяном потоке. "Глаза целы, Тась, все нормально!" - обрадовано сказал Еж и сразу же почувствовал всю неуместность этой радости. Тогда он, ухватив товарища подмышки, дотащил его до ближайшей ели и прислонил спиной к стволу. Потом, набрав полные горсти снега, приложил к разорванным щекам: "Вот так держи, слышишь?" Тася беззвучно повиновался. Еж сбегал за брошенными неподалеку рюкзаками, потом подошел к мертвому волку. Топор еще торчал в серой башке, и Ежу на мгновение стало смешно от нелепости этого зрелища. Он подошел, ухватился за топорище и потянул. Голова волка поднялась следом. "Ах ты тварь!" - оскалившись, прошипел Еж и наступил серому на морду. Понемногу раскачав рукоять, резким рывком освободил лезвие. Волчья башка окрасилась кровью, которая стекла лесному разбойнику за уши и сразу впиталась в густую шерсть. Еж оглянулся на сидящего у дерева Тасю. Тася лежал на боку - потерял сознание. Руки, согнутые в локтях, покоились возле окровавленного лица, создавая впечатление, что он просто прилег, собираясь пристроить под голову сложенные вместе ладошки. Еж кинулся к другу и перевернул его на спину, вновь приложив к ранам пригоршни снега, покрасневшего за несколько секунд. Еж понял, что если кровь не остановить, то донести друга домой живым уже не получится. Он стянул с себя толстую меховую куртку и более тонкий жилет, сшитый из беличьих шкурок. Под низом была надета серая сорочка из плотной льняной материи, которую Еж приобрел два года назад, выменяв на три крупных камня. Сожалеть о утрате столь ценного предмета гардероба времени не было и он, напрягшись изо всех сил, разорвал ее надвое. Туго обмотал одной половиной раненную голову, оставив наружу один только нос. Посмотрел, почесал затылок и аккуратненько, кончиком своего топора, вырезал отверстие для рта, попутно заметив, что левый клык у несчастного Таси обломан до половины...           В поселке друзья появились к вечеру. Еж, не раздумывая ни секунды, потащил товарища к ближайшему дому и заколотил ногой в дверь. Внутри раздались шаги и смех, дверь открыла молодая орчица, имени которой Еж не помнил, поскольку с этой семьей практически не общался. Девушка хотела что-то спросить, но Еж отодвинул ее плечом в сторону и протиснулся внутрь, неся на плечах так и не пришедшего в себя Тасю. Аккуратно положил его на широкую лавку в углу, а сам свалился рядом прямо на пол, задыхаясь и облизывая пересохшие губы. Потом он закрыл глаза. "Дошли мы. Вот и все. Теперь уже все хорошо будет. Хорошо", - болтались в его голове обрывки мыслей...           Сначала Еж тащил Тасю на руках перед собой. Так идти он быстро устал и взвалил товарища на спину, пригнувшись, держа за перекинутые через плечи руки. И так он тоже устал. Потом, уже почти падая от изнеможения, положил тело друга на плечо. В этом виде он прошагал довольно долго, меняя плечи примерно каждые пять минут. Было очень неудобно, руки и ноги Таси болтались, и, вообще, он весь постоянно норовил съехать на землю. В какой-то момент Ежа как молнией ударила мысль, что раз Тасина голова свешивается вниз, то к ней приливает кровь, которая уже наверно вся вытекла. Еж, поддавшись нахлынувшему страху, быстро опустил товарища на землю, почти уронил, и сел на корточки рядом. Пропитанная кровью тряпка заледенела и, похоже, то ли присохла, то ли примерзла к ранам. Серая клетчатая кожа на Тасиной шее побледнела и почему-то казалась на вид очень тонкой. Изо рта, совсем слабо, но все-таки шел пар, и Еж взвалил раненого обратно на плечо. От места, где случилось несчастье, до поселка было меньше полудня пешего хода. Все вещи Еж оставил прямо там, свалив кучей в кусты, вместе с волчьей тушей. Завтра предстояло вернуться за ними, сейчас же главным было успеть. И он успел.           Через два дня они с Довом сидели у Тасиной постели.           - Слышь, Тась, зверушку твою я у сарая оставил. Ты его сам разделывать будешь, или мне доверишь?           Тася покачал забинтованной головой. Говорить он не мог, но Еж понял так, что зверушка еще долго будет лежать в замороженном виде. Пока пострадавший не поднимется на ноги и самолично не сдерет с обидчика шкуру. Дов приподнял Тасю повыше, чтобы он смог опереться спиной о стену, и сунул ему в руки глиняную миску.           - Ты есть-то сам сможешь?           Тася кивнул, взял протянутую ложку, потом неловко зачерпнул ароматный куриный бульон. Курицу еще вчера подарила бабка Рова, которая занималась его лечением. Когда Еж принес раненого товарища в поселок, немного придя в себя, он отправился затем в кузнецову усадьбу. Рова, узнав о случившемся несчастье, быстро собралась, прихватила заветную котомку с травами и заковыляла к дому, где лежал без сознания Тася. Ежу было велено остаться. Жена одного из кузнецовых сыновей накрыла ему покушать, а сама, усевшись за столом напротив, стала выспрашивать, как было дело. Еж отвечал неохотно, короткими фразами, а когда в комнате появился кузнец со своей младшей дочерью, то и вовсе замолчал. Кузнец мельком глянул на невестку, и та, спохватившись, занялась своими делами по хозяйству, стараясь, впрочем, далеко от стола не отходить. Кузнец, Жарок и Еж какое-то время сидели молча. Потом Еж коротко, двумя фразами, поведал о случившемся. Кузнец еще какое-то время помолчал, потом поднялся, опершись о стол могучей ручищей, и спросил:           - Ты-то сам у нас хочешь остаться, или к себе пойдешь?           - К себе, - тихо ответил Еж, - спасибо, - и тоже встал.           Жарок, так и не проронив ни слова, вышла проводить его. На крыльце Еж помедлил.           - Тася для тебя хотел волка добыть.           Девушка молчала, только глядела на Ежа большими, серьезными глазами, отчего ему стало как-то совсем тоскливо и неуютно. Он преступил с ноги на ногу и, опустив голову, добавил:           - Ты приходи завтра... нет, послезавтра лучше, проведаешь его.           Жарок тихонько кивнула и ушла обратно в дом.                     Глава 14                     Сотариан поднялся на крыльцо, с удовольствием разглядывая окаймляющую карниз резьбу. Просто и невероятно изящно. Поистине все шедевры рождаются от близости к природе. У них в городе деревянные украшения на домах если и были, то выглядели громоздко и безвкусно. В дверях показался воевода.           - А, это ты, зятек! Ну, как, понравилась моя красавица?           - Что ты! Чудо, а не девушка.           Воевода довольно захохотал.           - Ничего, поживешь - увидишь, что за чудо. Характер у нее в меня пошел. Задаст она тебе жару-то!           - Пусть задаст. Только рад буду.           - Эх! Ну, смотри, чур, потом обратно не возвращать!           Воевода внушительно поднял палец и опять затрясся от смеха, опустив руки на приличных размеров брюхо. Сотариан погладил окладистую бороду каштанового волоса и тоже рассмеялся.           - Когда ехать-то решил, зятек?           - Да прямо сегодня и двинемся.           - Может, подождете до завтра? Завтра подтянутся мои вояки, я бы вам охрану-то и снарядил, а? Сердце у меня не лежит, отпускать вас одних. Неспокойно тут у нас, гоблины озоруют, - воевода нахмурился и посмотрел в сторону леса, как будто ожидал увидеть там озорующих гоблинов. Продолжил:           - Мне вообще не положено отпускать груз государев с такой малой дружиной. Надо солдат подождать.           Сотариан, улыбнувшись, откинулся спиной на перила.           - Нашел, кем пугать меня, гоблинами! Да я этих крыс уж сотню передавил и еще две сотни задавлю - не замечу.           Воевода бросил взгляд на широкую грудь воина, покрытую дорогой стальной броней, и морщины на лбу разгладились.           - Ну, что ж, тогда, зятек, выходит, теперь только на свадьбе увидимся? Еды там приготовьте, а то знаю вас, городских, сами-то съедите полгусенка и сыты. И думаете, что все так. Ан нет. Я как следует покушать люблю. Он с нежностью посмотрел на объемистое чрево. Зятек тоже опустил взгляд на брюхо.           - Я верю.           Воевода снова захохотал.                     - Ты видел, как он им крутил-то, зараза медвежья! - гоблин разглядывал при свете костра трофейный меч, и отблески пламени играли на длинном гладком лезвии желтыми и красными сполохами. Меч был великолепен. Рукоять причудливо оплетали ремешки, с оттесненными на коричневой коже серебристыми ящерками. Ее навершие в виде маленькой медвежьей головы было выполнено столь искусно, что Ежу казалось, вот-вот цапнет медведь гоблинский мизинец медной своей разинутой пастью. Гарда, изготовленная из той же прекрасной стали, что и клинок, была покрыта затейливым узором, вытравленным чернью. Тот же узор вился по нижней части лезвия, чуть не доходя до рубального места. Здесь, в корявых руках гоблина, этот меч выглядел столь же нелепо, как и расфуфыренная девушка, привязанная к ближайшему дереву конскими вожжами.           Еж вспомнил, как горные разбирали поклажу на дороге. Часть они оставили себе, остальное, в сопровождении двоих членов банды, главарь сразу отправил к своим, в предгорья. Потом оставшиеся углубились в лес и разбили стоянку, готовясь к заслуженному отдыху. Пожилая дама, справившись с охватившим ее поначалу оцепенением, все время кричала, что гоблинам теперь туго придется, поскольку они напали не на кого-нибудь, а на дочь самого воеводы, и что теперь воевода пришлет ажно тысячу солдат, дабы извести, наконец, проклятых уродов, которые непонятно откуда взялись и жить, понимаешь, никому не дают. Временами она начинала рыдать, но и тогда словесный поток не прекращался. Через некоторое время, из ее истеричных воплей выяснилось, что она -дуэнья этой невинной девушки. А бородач тот, жених девушки, свинья эдакая, отказался эскорт подождать. А сам ничегошеньки с кучкой бродяг чумазых поделать не смог, хвастун проклятый. И теперь ее девочка, солнышко, душенька, и вообще единственный луч света в этом темном царстве, совсем, совсем пропала.           Все эти излияния продолжались до самой темноты. Колга, который один из всей банды понимал то, что говорит женщина, время от времени переводил горным наиболее интересные отрывки. Еж поправлял его, когда что-то выходило неверно. Колга благосклонно кивал и соглашался. Но в скором времени, похоже, разбойникам это развлечение приелось, и они начали вопросительно поглядывать на своего главаря. Старый гоблин сначала оставлял эти взгляды без внимания, но потом нехотя кивнул в ответ на короткую реплику одного из них. Тогда этот гоблин подошел к дуэнье и толкнул ее так, что она упала на колени. Потом он запрокинул ей голову, крепко вцепившись, ухватив за волосы, и вынул из сапога короткий охотничий нож. Притихшая было женщина снова заверещала, а гоблин резко воткнул ей в шею стальное жало, сбоку от кадыка и, протолкнув лезвие внутрь, дернул наружу, от себя. Крик превратился в хрип, казавшаяся в темноте почти черной кровь потоком хлынула на землю. Пока она лилась, гоблин выгибал шею женщины назад и вниз, так, чтобы кровь не запачкала дорогую одежду. Еж смотрел на эту сцену, стараясь выглядеть как можно более равнодушно. Но когда кровь перестала течь, и гоблин, потянув за волосы, откинул мертвое тело назад, он не выдержал и, отойдя на два шага в сторону, согнулся, расставаясь с остатками дневной трапезы. Колга снисходительно посмотрел на него, ощерил в улыбке нехорошие зубы и сказал по-человечьи: "Ну, хорошо, что до ужина. Теперь больше влезет. " Еж сел на место, вытерев рот рукавом, и огляделся исподлобья. Гоблины, развалившись на разбросанном тряпье, болтали между собой, как будто ничего не случилось.           Сейчас тот гоблин, зарезавший несчастную женщину, вертел в руках добытый в бою меч, судя по всему, уже начисто забыв о сделанном. Временами Ежу казалось, что он уже начал понимать гоблинскую речь. Смысл уже слышанных когда-то слов неожиданно появлялся, но потом снова исчезал, оставляя неприятное ощущение растерянности.           - Да, ловко размахивал, - согласился Колга.           - Может, он ветер им хотел поднять? - отозвался другой гоблин, возившийся в сторонке со своим самострелом.           - Зачем ветер? - прогундел сидевший рядом с Ежом.           - Ну, как! Нас простудить. Чтобы мы заболели все и умерли, - гоблин отложил в сторону самострел и посмотрел на товарищей. Гоблины засмеялись. Колга тоже улыбнулся за компанию, потом повернулся к Ежу:           - Запомни, сынок, это называется "веерная защита". Красивая вещь, когда в поединке. На турнире там, или даже в стычке, особенно, если один против троих, четверых - помогает. Опять же, выглядит страшно. Видать, привык солдатик этот ко всяким кудрявостям у себя, в гарнизоне. А здесь лес. Правил нету. Дам прекрасных, - Колга бросил взгляд на привязанную девушку, - нету. А что есть? Жизнь - кто выжил, тот и молодец.           Гоблины притихли, стараясь разобрать человечьи слова. Некоторые, судя по всему, успели за годы разбойной жизни нахвататься отдельных фраз и теперь делали значительный вид. Тот, который ковырял самострел, задрал подбородок и с пафосом произнес: "Прикажете подать вечерний тазик, мадам?" Гоблины засмеялись, потому что не поняли, Еж засмеялся, потому, что понял. Гундосый спросил, что такое "тазик". Пока ему наперебой объясняли, кто как умел, Еж снова погрустнел и посмотрел на пленницу. Видимо, силы уже покинули девушку. Голова ее свесилась вниз, колени подогнулись, она практически болталась на впившихся в стройное тело ремнях. Ежу стало очень жалко ее, просто до слез жалко. Колга, проследил его взгляд и прервал веселье сотоварищей каким-то вопросом. Гоблины, отвлекшись от тазика, стали что-то отвечать ему. Еж пытался хоть что-то понять, но тщетно. Потом один из них подошел к дереву и развязал путы. Девушка медленно осела на землю. Горный приподнял тело и рукой согнул ее колени. Еж вдруг почувствовал невыносимую боль в груди, перед глазами все расплылось. С трудом проталкивая слова через сжавшееся горло он обратился к главарю:           - Не надо, Колга!           - Чего не надо? - удивленно поднял брови гоблин.           - Убивать ее не надо, она же дочь воеводы, - Еж судорожно вздохнул, и отчаянно, с мольбой в голосе, закончил, - Он за нее выкуп большой даст!           Колга лег поудобнее и спокойно ответил:           - Ну, во-первых, выкуп с воеводы мы не получим, а если попытаемся, то нас просто всех перебьют при первой же возможности. А во вторых, - ее никто пока и не убивает, - он обернулся, не меняя позы, и посмотрел в сторону девушки. Еж тоже обернулся. Гоблин к этому времени успел снять с воеводиной дочери верхнюю одежду и задрал ей на спину подол платья. Убедившись, что пленница не двигается, он начал расстегивать собственные штаны. Еж, какое-то время оцепенело смотрел на них широко открытыми глазами, потом не выдержал и отвернулся.                     Глава 15                     - Ежик, согрей нам водички, - Жарок откинула со лба длинную прядку волос и обернулась к нему. Еж, молча кивнув, направился к пузатой деревянной кадушке, стоявшей в углу. Пока он подбрасывал дров, пока возился с чугунным котелком, устраивая его в кирпичном печном чреве, Жарок раскладывала матушкины травки, разделяя их на порции. Тасе полагалось каждый час полоскать рот специальным отваром, чтобы раны не загноились изнутри. Снаружи их смазывали какой-то бурой грязью, которая, видимо сильно щипалась, потому, что больной во время этой процедуры дергался и мычал. Всю работу по уходу за Тасей взяла на себя Жарок. Рова лишь наведывалась время от времени, чтобы произвести осмотр и оставить новые порции лекарств. Дов с Ежом за последнюю неделю появлялись в доме редко, в основном, только на ночь. Первое время они по очереди водили Тасю на двор, но теперь он уже начал ходить сам, и Жарок, появляясь рано утром, выпирала их на весь день на улицу, чтобы они не беспокоили больного. Больной был, судя по всему, страшно счастлив таким поворотом дела, хотя наверняка это определить не удавалось, поскольку Тасино лицо открывалось миру только во время перевязок. Сначала их делала сама Рова, потом она доверила это дело дочери. Еж совершенно не понимал, как эта вертлявая егоза может с таким хладнокровием обрабатывать жуткие Тасины раны, с торчащими обрывками тонких жил, которыми их зашила кузнецова жена.           Когда вода закипела, Еж перенес котелок на стол, а сам вышел на крыльцо. На ступеньках сидел Дов и вырезал ножиком какую-то фигурку из сухого соснового корня. Еж сел рядом и стал смотреть, как вертится в больших костлявых руках кусок деревяшки, с каждой стружкой приобретая все более определенные очертания.           - Это кто у тебя?           - Чондрик. - Дов продолжал строгать, не поднимая головы.           - Кто?           - Ну, хорошо, жулька.           - Это кто?           - Да какая разница кто, лишь бы был.           "Действительно, какая разница? - подумал Еж, - Вообще-то, это даже очень хорошо, если у нас будет своя маленькая Жулька. Пусть даже деревянная." Он вдруг ужасно развеселился и сошел с крыльца вниз. Крепкий январский снег сверкал под ярким солнцем, бесконечное голубое небо наполняло собой весь мир, и в Ежиковой голове стало необыкновенно чисто и просторно. От избытка чувств Еж запрыгал по поляне перед домом, размахивая руками и ногами. Потом прыгать надоело, и он запел в полный голос протяжную человечью песню, оставшуюся в памяти еще с того времени, когда он, вместе с другими деревенскими детишками, подкрадывался к месту вечерних посиделок, чтобы послушать разговоры девушек и парней.                     Ой ты ветер - батька грозный,           Батька грозный и седой,           Этой тихой ночкой звездной           Не гони меня домой.                     Дай мне с милым на крылечке           Обниматься в тишине,           Дай сходить к студеной речке,           Искупаться при луне.                     Конечно, эта песня должна была исполняться нежным девичьим голосом, а вовсе не грубой орочьей глоткой, однако, вошедшего во вкус Ежа такие мелочи не стесняли.                     Ой, подруженьки родные,           Я открыться вам хочу...                     Тут он заметил, что рядом стоит Даша и смотрит на него с нескрываемым интересом. Еж закашлялся, смутился, но тут же сделал независимое лицо. Даша усмехнулся, сел рядом с Довом, посматривая на деревянную фигурку.           - Это что у тебя?           - Чондрик. - ответил Дов.           - Неправда, - обиженно завопил Еж, - это жулька!           Даша посмотрел на Ежа, потом обратно на Дова.           - Мм да... - протянул он. - Плохо дело, - и полез в сумку. Предчувствие Ежа не обмануло, - на свет появилась проклятая банка. Дов, при виде банки, оторвался от своего занятия и отложил предполагаемую жульку в сторону. Еж обреченно сел рядом с ними на крыльцо. "Вечно припрется со своей травой, гусь волосатый! Жалко Таська у нас в постели... - направление его мыслей внезапно поменялось. - Такой хороший день, солнышко, вон, Даша, опять же, пришел..." Потом он вспомнил, что его друг не один. Рядом с ним сейчас сидит милая девушка и, наверное, кормит его с ложечки. И смотрит прекрасными серыми глазами. Ежу вдруг страшно захотелось, чтобы его покормила с ложечки девушка с прекрасными серыми глазами. Но потом он вспомнил, как Тася мечется по ночам и стонет от боли в изуродованном лице. Как первое время он плакал во время перевязок, а бабка Рова приговаривала: "Потерпи мой хороший, все образуется. Заживет у тебя, не бойся". А один раз строго осадила: "Радуйся, что ты не женщина. А мужику такие шрамы только на пользу пойдут. Не лезь в следующий раз, куда не надо". Проснувшаяся на мгновение легкая зависть исчезла. "Нет уж. Как-нибудь без ложечки обойдусь".           Тем временем Даша с Довом обсуждали, стоит ли поить травой раненого. "Это же лекарство, оно боль снимает!" - втолковывал Даша, глядя на Дова, как на малое дитя. Дов, который был выше Даши, по меньшей мере, на голову, дитем себя не ощущал и сомнительно хмыкал, покачивая головой. Еж высказался на тему, что Жарок, как ответственная за лечение, просто наваляет Даше по волосатым ушам и выгонит вон, вместе с банкой. Даша, подняв брови, предложил провести эксперимент. Прогнав из сердца жалость к волосатому гусю, Еж согласился. Тогда Дов с Дашей пошли внутрь.           Еж сидел на крыльце и ждал, что вот-вот распахнется дверь, и его товарищи вылетят наружу с дымом и кудахтаньем. Но этого так и не произошло. Одолеваемый любопытством Еж поднялся и вошел внутрь, осторожно осматриваясь, нет ли вокруг трупов и луж крови. Крови не было. Зато он увидел, что Жарок, сидя в окружении друзей, держит в руках банку и над чем-то смеется. Потом она сделала элегантный глоточек и поднесла посудину к Тасиным губам. Еж мысленно сплюнул и вышел обратно, на колючий морозный воздух.           Вечером, когда Жарок ушла к себе, Еж вернулся. Даши дома не было, а Дов возился у плиты с горшками и сковородками. На столе горел большой масляный светильник. "Как тепло и уютно, - подумал Еж, стаскивая с ног заскорузлые покрытые снегом ботинки. - Вот так и привыкает орк к домашней жизни. Пока молод, тянет в лес, в чащу, в загадочное и неизвестное. Потом появляется любовь, и лес остается в стороне, светлыми воспоминаниями о собственном прекрасном безрассудстве. Он, как старый друг, который всегда рад тебе. Ты знаешь, что в любой момент можешь придти к нему и именно поэтому не приходишь. А потом оказывается, что друг умер. Только друг умирает сам по себе, а лес, он умирает внутри тебя, в душе... Елки, вот бред-то!" - последние слова Еж пробормотал вслух, садясь за стол. Дов уже накрыл ужин и из горшочков поднимался вкусный, съестной пар.           После того, как стол опустел, Еж подошел к Тасиной кровати и сел рядом. Бедолага ковырял маленькой ложкой какую-то неаппетитную размазню в глиняной миске. В глазах застыла вселенская тоска. Потом он посмотрел на Ежа, и что-то сердито промычал, видимо, требовал мяса. Мяса ему пока не полагалось, поэтому Ежу нужно было срочно что-то предпринять, чтобы отвлечь товарища от грустных мыслей.           - Тась, давай я тебе чего-нибудь расскажу, хочешь?           Тася издал несчастный вздох и кивнул. Тогда Еж слез со стула, постелил на полу, рядом с кроватью медвежью шкуру, устроился на ней и заговорил. Дов, залив горячей водой грязную посуду, чтобы легче было отмывать поутру, сел рядом на лавке.           - Я вам, братцы, расскажу про Гундабад. Эту историю мне поведал старый, мудрый гоблин Колга, в банде которого я провел три очень... скажем так, веселых года. Или даже четыре. Не суть важно. В общем, так: три века назад орки начали войну против юга. Против людей с равнин и гоблинов с гор. То есть, на самом деле, начали-то не они, но как бы то ни было, война была, и длилась она больше пяти лет...                      Глава 16                     - Слушай, Еж, неужели ты никогда не слышал про Гундабад? Ну, какой же ты орк, если даже такое не знаешь! - Колга растянулся в шалаше, всунув кривые, короткие ноги наружу. Впереди предстоял долгий дневной отдых, гоблины устраивались, кто как мог, стараясь спрятаться от жаркого июльского солнца. Еж сидел в шалаше, рядом с главарем и задумчиво жевал травинку. Дневной свет не доставлял ему такого беспокойства, как горным, но, из чувства солидарности, он тоже спрятался в тень.           - Ну ладно, слушай. Давно когда-то, в незапамятные времена, лесные занимали все хвойные леса на этом материке. Жили они так же, как и сейчас, небольшими поселениями, а некоторые и вовсе по одному, в темных чащах и многие даже и не знали, что на свете есть кто-то кроме них. Те, кто жил на границе южных степей, иногда встречали людей. Люди боялись лесных, называли "лешими"...           - "Лешими"?           - Ну да. - Колга усмехнулся - у нас говорят, будто люди так пугались при встрече с вашим братом, что становились косноязыкими, и слово "лесной" нормально выговорить не могли. А кони степняков, к тому же, просто сходили с ума при виде орка... ну ты в курсе, да, и это тоже нагоняло на людей страх.           - Люди вообще трусливы! - высокомерно сказал Еж, но потом вспомнил, как бегал по деревне, спасаясь от своих сверстников, и почувствовал себя неловко. - А чего гоблины?           - Наши в те времена занимали западные горы, те, которые у людей зовутся "Черными". Ну, были еще отдельные племена и в здешних скалах, но их было совсем немного. Много лет жили три народа, совсем не зная друг друга, каждый своей жизнью. А потом случилось так, что люди стали заходить в лес. Кто-то говорит, что это было совсем другое племя, приехавшее из-за морей в страну южных равнин, которое, повздорив с аборигенами, ушло в леса. А кто-то - что это одно из степных племен решило сменить образ жизни, стало сеять зерно и слезло с коней. Не знаю. В общем, начали людишки, мало помалу вашего брата на север давить. А че? Они ж всегда толпой норовят, а лесные больше по одному. Кого-то убивали, кто-то сам уходил, а бородатые рубили ваши леса и строили деревни.           - И в то время появился Цафон?           - Вроде того. А через какое-то время из Черных гор начали в здешние места гоблины перебираться. Чего-то у них такое случилось, голод там, или так просто, расплодились сверх всякой меры, и уходить начали. Как бы то ни было, кряжик наш, Багдаш, неожиданно стал целой гоблинской страной. Ну, сам понимаешь, начали горные понемногу в долины спускаться. А как без этого? Сначала охотились, деревья рубили, все честь по чести, а как деревеньки в предгорьях появились, так и пошло-поехало. Разве ж гоблин на чужое добро смотреть спокойно может? Ну вот. Бородатые-то, поначалу, конечно, испугались, а потом государишко ихний отряды специальные собрал, чтобы, значит, деревни охранять. И все дело-то в том, что в дружины он взрослых мужиков набрал, здоровых да в бою умелых. А в грабители-то, из наших, кто обычно идет? Шпана, подростки, сопляки, в общем.           - Ну не всегда, конечно. - Еж посмотрел на Колгу. Тот засмеялся.           - Не всегда. Но, как правило. Так или иначе, подавили человечки нашей молодежи просто несчетно. А, почуяв победу легкую, и сами в горы полезли, сокровищ наших домогаться.           - Каких сокровищ?           - Не знаю. Может, какие-то и были. А, может, и не было. Мне об этом не сообщали. В общем, полезли в горы. Ну а там, конечно, уже совсем не дети в дело пошли. Поучили их наши, как следует, да вдогонку все деревни сожгли в предгорьях. Государишко ихний на дыбы: "Как так? Наших бьют!", и повел армию горы осаждать. Гоблины, естественно, все ущелья позапирали и воевать приготовились. Но войны особой не вышло. Укрепления люди брать не захотели, осаду устроили и стали ждать, когда горные сами к ним спустятся. А наши - что? Охота им было самим на копья прыгать! В общем, сколько-то так простояли, потом от гоблинов делегация пришла. Начали по-хорошему договариваться. Людям, вроде, скалы наши не к чему, а горным в лесу не жизнь. Так только, погулять иногда. С другой стороны, просто по домам разойтись - тоже не можно. Солдатики-то воевать приготовились, да и гоблинам тоже без грабежей жить скучно. В общем, решили правители объединиться и орков бить пойти. Людям земли нужны, горным погулять хочется. Вот тогда лесным совсем туго пришлось. Загнали их в тундру северную, где ни тайги толком, ни зверя, и снег мало не круглый год лежит. Одного не учли: орки, жившие до войны каждый сам по себе, вдруг, впервые за века, кучей все оказались. И куча, видимо, не мала вышла, поскольку с какого-то времени стали зачинщики поражения терпеть, одно за другим. Непонятно, как смогли орки, непривычные к общественной жизни, армию создать, но как-то у них получилось. Видать, особенная у вас натура такая.           - Какой-какой жизни? - спросил Еж.           - Общественной. Это когда толпой живут, значит.           - Ага.           - Ну вот. Армия у них появилась. Во главе стоял орк по имени Годра Бледный. Говорят, что он только наполовину орк был, а наполовину человек, больно уж морда у него белая была. Но, по-моему, враки все это, потому как не бывает у человека детей ни с орком, ни с гоблином. Уж ты мне поверь. Проверено.           Еж потупился и сорвал еще одну травинку. Думать о том, как Колга это проверял, очень не хотелось. Старый гоблин усмехнулся, глядя на смутившегося мальчишку, и продолжил:           - Так вот. И началась тогда настоящая уже война. Лесные так быстро погнали людей с гоблинами обратно, на юг, что уже через три месяца отбили все земли, которые захватчики заняли за два года. Тут правителям стало не до шуток, и они стали пытаться замять дело. Подсылали Бледному послов, обещали выкупы, договоры там какие-то сочиняли. Поначалу делегации были общие, потом и горные и люди исхитрились втайне друг от друга послов готовить. Годра плевал свысока на всю дипломатию, а натерпевшиеся от захватчиков орки лупили недруга в хвост и в гриву. По дороге к ним присоединялись уцелевшие в родных лесах собратья, и лесное войско росло. А от захватчиков, наоборот, дезертировали целыми отрядами, кто на запад, кто на восток уходили. Когда армии дошли до Багдашного кряжа, наши, конечно, дружков своих бросили, да - в пещеры. Бледный оставил часть солдат сторожить ущелья, а сам повел лесных дальше на юг. И, когда дошли они до степей, леса за их спиной остались пусты, как бочонок из-под пива. Все, что осталось после людей, было сожжено и зарыто в землю. Всех, кто оставался, убили. Всех до единого. Ни одного человечка не осталось. Кто-то, конечно, успел в степи удрать, а некоторые, говорят, даже за моря рванули. Сколько-то еще прошли орки по равнинам, да только никого не встретили. Кочевники исчезли еще тогда, когда услышали рассказы первых беженцев из Цафона. Ну вот. А потом вернулись ваши в тайгу. Ну что лесному в степи делать? Нечего. А в предгорьях оставшиеся отряды предков моих стерегут. Чтоб не убежали. Постояли еще немного войска Бледного в осаде, потом полезли в ущелья. Гоблины-то думали, что как с людьми получится - постоят да уйдут, а тут вон как повернулось. Да и не смогли бы человечки в наших тоннелях биться. Орки - другое дело. Ну по началу, конечно досталось им, а потом приноровились и пошли под горой, как по родному лесу. Те, кто из гоблинов в живых остались, вышли по другую сторону хребта и - к Черным скалам. А орки вынесли, все, что после горных осталось, да и завалили все пещеры так, что половину до сих пор наши откопать не могут. Ну, потом чего? Разошлись лесные по своим чащобам, стали жить, как раньше. Это то, что правда. Дальше сказки говорят... - к этому месту старый гоблин уже заметно охрип. Он глотнул водицы из фляжки, сполоснул рот, откашлялся, прочищая горло:           - Гхм... Что я? Ага... Годра тот, значит, на этом не успокоился. Собрал он отряд из одиночек, которые всю родню в войне потеряли, отшельников, которым все равно оставлять нечего, и двинулись они на восток, по северной тайге. Как уж там, чего по дороге с ними было, не знаю, а только дошли они до долины одной заветной. Там, в древние времена, стоял единственный во всем мире орочий город. Гундабад. Как и почему бросили его лесные, неизвестно. Может, война была какая, или еще что, не знаю. Оставались в том месте, отдельные поселения, да только города самого уже не было. Нашел Годра развалины замков великих, стен крепостных - следы могущества былого. Тогда собрал он свое войско и поклялся, что отстроит Гундабад в былом величии. Все, кто был с ним в этом походе, повторили за Бледным слова его клятвы.           - И чего? - Еж так увлекся рассказом, что даже перестал жевать очередную травинку.           - Ну, чего... отстроили наверное, - зевающий Колга повернулся на бок и закрыл глаза.           - Ну, как же, - забеспокоился Еж, - Ты не знаешь, что ли, дальше-то? Неужели никто ничего не рассказывал, чем все кончилось?           В ответ он услышал раскатистый храп.                      Глава 17                     - Гм.… На самом деле не все так было. Мне тоже про войну эту мама рассказывала. Там, вроде как, никто наших в тундру не загонял, просто надоели оркам всякие безобразия, собрались они до кучи, и всех этих уродов передавили. И горные с людьми вовсе не объединялись, а, наоборот, каждый сам за себя воевал. Про Гундабад я тоже чего-то слышал, только чего - не помню. - Дов лежал боком на широкой лавке, подперев голову рукой.           - Да, я думаю, что у каждого народа по-своему про эту войну рассказывают. Спросишь людей - третий вариант услышишь. - Еж приподнялся на локте и посмотрел на Тасю. - Все, тихо. Таська спит.           Дов повернулся лицом к стене, закутавшись в меховое одеяло. Еж перебрался на полати вместе со своей медвежьей шкурой и сразу заснул.           Утром Еж долго и сладко ворочался в постели. Вставать совсем не хотелось. Все тело заполняла прекрасная сонливая лень. Еще не открыв глаза, Еж уже почувствовал, что сегодня день будет облачный и теплый. Может даже пойдет снег. Преодолев на секунду утреннюю негу, он дополз до края полатей и посмотрел одним глазом в окно. День был действительно серый, но снега не наблюдалось. Еж заполз обратно в теплый угол, закрыл глаз обратно и тихонько хрюкнул от избытка удовольствия.           - Рота подъем!           От неожиданности Еж содрогнулся, испуганно высунув нос из-под шкуры. Посреди комнаты стояла Жарок, свеженькая, морозная, всем своим видом обрекавшая окружающих на просыпание, умывание и прочие неприятности.           - Кто подъем? - Дов вытянулся во всю свою длину и, зажмурив глаза, смачно потянулся. С одной стороны одеяла вылезли ноги, с другой стороны руки уперлись в стену.           - Рота, - сурово ответила Жарок.           - Это кто?           Жарок прошла к Тасиной кровати и села рядом. При виде спящего взгляд ее потерял всякий намек на былую жесткость. Она погладила жесткие Тасины волосы и повернулась к Ежу:           - Хватит валяться, давай печку топи!           "Вот, блин, свалилась на нашу голову," - подумал Еж, отворачиваясь к стене. Жарок подошла к кровати и нависла над ним как маленькая грозовая тучка.           - Ежик, ты сам встанешь или тебе помочь?           - Мне помочь. - Еж протянул руку, схватил девушку за руку и уронил на постель. Потом быстро завернул ее с головой в медвежью шкуру, а сам сел на краешек и стал натягивать штаны. Жарок барахталась в шкуре, сердито рычала и обещала засунуть Ежа в печку, вместо полена. Когда она, наконец, выбралась, Еж уже выскочил на двор.           В тот день нужно было идти проверять ловушки. Тащиться в лес было неимоверно лень. В такой сонный день гораздо приятнее валятся в доме, около печи, и думать о чем-нибудь грустном. Можно, конечно, отложить все на завтра, но, когда Еж представил, как он будет лежать и слушать тихое бормотание влюбленных голубочков в углу, его сразу перекосило, и он стал собираться.           В лесу стояла мягкая тишина. Ветра почти не было, деревья совсем не шевелились. В сером, как мышиная шкурка, небе, висели огромные, тяжелые облака. "Тепло как, надо же. Наверное, потому, что ветра нет. Или просто зима уже к концу идет. Вот будут скоро последние морозы, а там совсем потеплеет. И тогда я уйду". Еж шел по тропинке опустив голову, задумчиво глядя перед собой. Лес обнимал его миллионами нежных, невидимых рук. Казалось, что и деревья, и земля, и даже само бархатное свинцовое небо грустно зовут его к себе, подальше от разговоров и домашних хлопот, от закопченных котлов и старых сараев, в волшебную, ласковую тишину. Временами Ежу мерещилось, что это все во сне, а на самом деле он лежит дома, на полатях, накрывшись старой шкурой. Тогда появлялось ощущение, что сейчас он плавно взлетит и увидит под собой верхушки сосен, заснеженные поляны и одинокую фигурку, бредущую по узкой лесной тропе. Самого себя.           Домой Еж появился, когда уже начало темнеть. Все ловушки оказались пусты. Возвращаться с пустыми руками не хотелось, поэтому Еж до вечера шлялся по лесу с самострелом в надежде подстрелить какую-нибудь птичку. Птички ему на глаза не попалось. А, может, и попалось, но он так был занят своими раздумьями, что просто не заметил. Уже совсем близко от дома он отломил веточку багульника. Почему-то очень хотелось, чтобы пахло багульником, и Еж подумал, что если поставить веточку в воду, она обязательно оживет. В таком виде, с веточкой в одной руке и самострелом в другой он и подошел к дому. Навстречу из сарая вышел Дов, улыбнулся и весело спросил: "Ну, чего?". Еж задумчиво взглянул на багульник в замерзших своих пальцах, потом совершенно бессмысленно посмотрел сквозь Дова. Он все еще был в лесу. Дов тоже посмотрел на веточку, потом заметил задумчивые глаза товарища и засмеялся.           В доме никого не было. Жарок повела Тасю на прогулку, обещали вернуться только к ночи. "Это хорошо, что так вышло, - подумал Еж, - хочется посидеть в тишине и сумерках". Так они сидели с Довом на лавке, смотрели на мерцающие в печи угли, пили горячий настой из чабреца и молчали. Потом Еж тихо сказал:           - Я ухожу весной.           Дов помолчал и так же тихо спросил:           - Куда?           - В Гундабад.           Еж сначала сам не знал, как вышли у него эти слова, но получилось так просто и свободно, что на миг показалось, будто это сказал кто-то другой. Еж опустил глаза. "Я ухожу в Гундабад... Вот как оказывается. Вот куда я ухожу", - спокойно подумал он и налил себе еще кружку травяного настоя.                     Глава 18                     Когда Еж первый раз увидел Ягоду, он долго не мог поверить своим глазам. Ягода был гоблин, и он был толстый. Раньше Еж вообще никогда не видел толстых, даже среди людей в деревне, а уж горные из банды Колги вообще были все тощие, как бездомные кошки. И сутулые. Ягода ходил прямо, почти как человек, а, когда стоял, даже немного откидывался назад, свесив вперед здоровенное брюхо. Сначала Еж подозревал, что он просто носит чего-то такое под одеждой, долго наблюдал за ним исподтишка, но, в конце концов, убедился, что брюхо самое настоящее.           Этот толстяк был главарь отряда. Последние две недели Колга планировал совершить налет на большое человечье село, но имеющихся в команде шести гоблинов было для этого дела маловато, поэтому он послал весточку своему старому приятелю, чтобы тот пришел ему помочь. И вот, сегодня вечером Еж проснулся от непривычного шума и гама. Он вылез из шалаша и увидел, что вокруг полно незнакомых гоблинов. А посредине поляны Колга обнимается с Ягодой. Видимо приятели уже долго не видели друг друга, потому что до утра болтали о чем-то, смеялись и чего-то все время пили, наливая в глиняные кружки из большой оплетенной бутыли. В какой-то момент, когда Еж изучал издали особенности Ягодиного телосложения, тот заметил его и задал Колге какой-то вопрос, показывая на Ежа пальцем. Еж быстро опустил глаза, делая вид, что чем-то занят. Когда он снова посмотрел в их сторону, вожди уже забыли о нем. Вновь прибывших было пятнадцать, не считая главаря. Они быстро разложили пожитки и вели себя с такой непринужденностью, как будто пришли к себе домой. "Ну что ж, наверно так у них принято", - подумал Еж, хотя эта развязность была ему неприятна.           Когда Еж появился в банде, ему было тринадцать. С тех пор прошло три года. За спиной остались десятки грабежей, всевозможных налетов и вылазок. Несколько раз Колга со своими гоблинами грабил маленькие деревеньки. Когда Еж видел перекошенные страхом лица людей, он думал, что было бы неплохо совершить налет на ту деревню, в которой он вырос. И чтобы все его обидчики, вместе со старостой, так же валялись в ногах у старого Колги, а он, Еж, ходил бы по дворам, отыскивая самых наглых, самых сволочных из деревенской ребятни, чтобы насладиться видом льющейся из их глоток крови. Но после того, как Ежу довелось самому первый раз убить человека, думать о мщении почему-то стало неприятно.           Несколько раз они уходили от облавы. За все это время, благодаря хитрости и опыту своего предводителя, банда потеряла только одного, который погиб по собственной глупости, свалившись в горную реку. Эти три года Еж не терял времени даром. Он учился драться, учился убегать, учился прятаться. Теперь он прекрасно владел языком горных, даже перенял от них гнусавый говорок и стал специально сутулить плечи, хотя в лесу в этом не было никакой необходимости. Однажды он даже побывал в гоблинских пещерах, в Багдаше. Они провели под горой чуть больше двух недель. За это время Еж успел так соскучиться по лесу, что, когда они, наконец, вышли в предгорья, он целый день носился меж деревьями как угорелый, только что не визжа от восторга. Потом заметил кислые лица товарищей и притих. "Если они так же страдают в лесу, как я мучался у них в пещерах, то вообще непонятно, зачем им выходить?" - но потом вспомнил, как смотрели на него гоблинские детишки во время общих обедов и ужинов, и понял: "Жрать у них там нечего. Вот и лезут в лес. И ненавидят сытых людей. И нас, орков."           Впрочем, среди гоблинов Колги, Еж никогда неприязни не ощущал. Видимо потому, что они считали его своим. Другое дело, что сейчас пришлые все время косились на Ежа, по десять раз переспрашивая, что орченок делает в гоблинской банде. Им по десять раз объясняли, однако дружелюбности их взглядам это не прибавляло.           Налет назначили на следующую ночь. Толстый Ягода, потрясая брюхом, ходил взад-вперед перед своими, и что-то объяснял, громко, но невнятно. Колга тоже провел краткий инструктаж на тему того, что сначала нужно поубивать все стражу на воротах, а только потом будет раздача слонов. Про слонов Еж не понял, лишь четко уяснил - подраться придется. Это было неприятно, с одной стороны, но хорошо с другой: во первых, опыт, а во вторых, Еж мечтал заиметь себе настоящий меч и очень надеялся, что в охране поселка будут солдаты, у которых можно будет этот меч добыть. Про то, что этим мечом могут добыть самого Ежа, он не задумывался.           Когда из-за деревьев показалась ограда, Ягода, остановившись, начал отдавать приказания. Гоблины Колги, по плану, должны были обойти поселок с боков, тихо перелезть через стены, убить часовых и открыть ворота для второго отряда. Потом все вместе расправляются с оставшейся стражей. Дальше, как понял Еж, следовала обещанная "раздача".           Он, как всегда в таких случаях, нервничал, постоянно проверял самострел и поглядывал в сторону домов. За оградой горели огни. Еж видел, как отблески пламени освещали ее верхние бревна, белесый дым, едва успев подняться от костров, растворялся в ночной черноте.           Колга сделал знак рукой. Гоблины пошли. Не доходя до кромки леса, вожак круто свернул вправо и повел своих бойцов вдоль стены. Еж первый раз видел, чтобы деревню обносили стеной, и это заставило его нервничать еще сильнее.           Колга остановился, молча показав глазами в сторону поселка. Гоблины все как-то подобрались и пригнулись к земле еще ниже, чем обычно, как будто бой предстоял в пещере, а не на открытом пространстве. Еж, давно переняв у них эту манеру, также присел в коленях, подаваясь всем телом вперед. Колга еще немного постоял, принюхиваясь и прислушиваясь, потом коротко махнул рукой. У Ежа екнуло сердце, но пугаться было некогда, он уже бежал вместе со всеми.           Через стену гоблины перелетели мгновенно. Под ногами оказались какие-то грядки, покрытые листьями и стебельками, которые тут же оказались затоптаны. Колга первым оказался перед дверью, ведущей из огорода во двор. Дверь была закрыта. Один из гоблинов вознамерился выбить ее ногой, но Еж зашипел ему "погоди", просунул руку в специальное окошечко, прорезанное у рукоятки, и отодвинул щеколду с обратной стороны. Он прекрасно знал, что дверь нужна, чтобы не пускать скотину, которая могла поесть овощи, а вовсе не для того, чтобы задержать грабителей. Гоблины проскользнули во двор...           В ту же секунду проснулись собаки. Все пространство вокруг мгновенно наполнилось лаем, заржала в стойле почуявшая орка лошадь. Горные не стали задерживаться, выскочили на улицу и рванули в сторону ворот.           Выходя последним, Еж увидел, как из дома выскочил разбуженный хозяин с огромным топором в руке. Человек, видимо, подумал, что Еж один и кинулся к нему, поднимая на ходу топор и громко ругаясь. В следующий момент он разглядел, что это вовсе не деревенский вор, а какое-то жуткое чудовище с зубами. Тогда он замер, широко открыв глаза от испуга. Еж, тоже не успев ничего сообразить, машинально поднял самострел. Короткий болт воткнулся мужичку в горло, между бородой и белой ночной рубашкой, на которую тут же потекло красным. Бедняга, не издав не звука, свалился и замер. А Еж побежал к воротам, откуда уже доносились человечья ругань и утробный гоблинский рев.           Самострел заряжать было некогда, Еж просто отбросил его в сторону, выдергивая из-за пояса боевой топорик на длинной рукояти. На площадке перед воротами бурлило какое-то месиво. Еж растерялся. Солдаты, кто в кожаных куртках, кто в ночных рубашках, гонялись за гоблинами с пиками на перевес. Те резво уворачивались, стараясь на ходу перезарядить самострелы, - с топором кидаться на пики никому не хотелось. На стенной дорожке метались двое часовых, как попало коля и пихая лезущих на стену гоблинов. Гоблины с той стороны орали, стреляли, но все болты оставались в толстом деревянном бортике, защищающем дорожку. Ежа никто не замечал. Тогда он, обойдя стороной дерущихся, подошел к воротам, сдвинул в сторону два огромных засова и потащил воротину на себя. Воротина сначала не поддавалась, потом вдруг ожила и врезала Ежу в лоб - гоблины хлынули внутрь.           Пока он пытался понять, где верх, где низ, отряд Ягоды уже положил всех стражников. Сам толстый вождь, покраснев от натуги, старался перекричать своих разгулявшихся бойцов: "По одному в дома не заходить! Все добро приносить сюда! Пожары не устраивать!" Гоблины, убедившись, что все охранники мертвы, повалили толпой по улице, в глубь поселка. Стукнутый воротиной Еж, потирая здоровенную шишку, побрел к тому месту, где бросил свой самострел. На поляне остались лишь два главаря да трупы солдат, утыканных короткими стрелами и порубленных топорами.           Подняв самострел, Еж перезарядил его и растерянно зашагал дальше. Грабить он никого не хотел, и, вообще, его начало тошнить и хотелось прилечь. Еж никогда не понимал, зачем гоблинам все это награбленное. Почему они дерутся из-за каких-то вещей, денег и драгоценностей, когда таковые попадают к ним в лапы. Позже, ему объяснят, что орк тем и отличается от человека и горного жителя, что нет в нем страсти к богатству. Ну, нет, и все тут. Тогда еще Еж этого не знал, поэтому во время дележей и споров чувствовал себя крайне неловко. Вот и сейчас он шел по деревенской улице, не в силах решить, что же ему делать. Потом все-таки вспомнил: "Ах да, меч! Нет, у них же пики у всех были... Что еще я хотел? Что-то же еще... - Еж никак не мог заставить думать гудевшую от удара голову, - Ну... а! Девушка!" Он поднял глаза и огляделся. Оказалось, что он стоит прямо перед воротами того дома, через двор которого они проникли в деревню. "Ну что ж, посмотрим, что там есть. По крайней мере, хозяина убивать не придется. Ведь я его уже убил... - при этой мысли к горлу снова подкатила тошнота, но Еж заставил себя рассердиться и оскалиться, - Он, человечишко поганый, с топором на меня, ишь! Вот и получил. Нечего!" От проснувшейся злости стало намного легче. Он вошел во двор.           Над мертвым склонилась какая-то женщина с длинными распущенными волосами, видимо, жена. Дрожа от страха, она посмотрела на орка. Далеко по окрестностям разнесся дикий визг. Еж, мрачно нахмурившись, поднял самострел. Женщина, не переставая визжать, вскочила и побежала в сторону огорода, высоко задирая голые пятки. За ней метнулась такая же, ошалевшая от страха, собака. Еж прошел в дом, нарочно наступив на лежащее тело.           Внутри было темно, только в двери, ведущей в горницу, виднелся слабый отблеск огня. Еж стиснул зубы и пошел на свет. В горнице, на кровати, поджав ноги, сидела девчушка. Пред ней на столике дрожал слабый огонек масляной лампы. При виде Ежа она тихо прошептала: "Ой! Мамочки!", и глаза ее стали совсем круглыми. Еж остановился, почувствовав бегущую вдоль хребта ледяную дрожь. "Неужели! Так не бывает". Он сделал шаг к кровати, стараясь придумать, что бы такое сказать успокоительное, но в голову ничего не приходило. Девчушка заелозила ногами по постели, как будто старалась проползти спиной сквозь стену, но тут со стороны двери послышался шум, заставивший Ежа обернуться.           В дом ввалились двое гоблинов из Ягодиной банды, они о чем-то громко говорили и смеялись. В горнице они увидели Ежа:           - А, ты уже здесь! А че тут у нас? Ууу, какая славная! - один из гоблинов, с довольной улыбкой на морде пошел к ним.           Вдруг Еж почувствовал, как его наполняет дикая, неимоверная ярость. Перед глазами все покраснело, лицо свело в оскале, обнажились блестящие клыки. Из горла донеслось жуткое, звериное рычание. Еж в одну секунду утратил все сходство с разумным существом. Перед растерявшимися гоблинами стояло чудовище, готовое разорвать все и вся. Чудовище подалось всем телом в их сторону. Из пасти его раздался ужасный хрип: "Моя!".           Горные дернулись обратно, в глубь дома, покатились кубарем по полу, громыхая опрокинутой мебелью. А Еж схватил девушку под мышки, перекинул через плечо и понесся по улице, к воротам. Бешенство заполняло все его тело, казалось, что пространство вокруг объято пожаром. Прохладная августовская ночь стала одним гигантским костром, посреди которого синим язычком неимоверного жара двигался молодой орк...           Он промчался сквозь стоящих у ворот гоблинов, откинув кого-то свободной рукой в сторону так, что тот отлетел шагов на десять, и побежал дальше, в чащу. Вожди прервали свою беседу и посмотрели ему в след, Ягода, нахмурившись, а Колга, удивленно подняв брови.           Ночной лес понемногу остудил кипящую в жилах кровь и, когда Еж вышел на берег реки, он уже пришел в себя. Аккуратно положив свою ношу на берег, Еж спустился к воде и умылся. Вернулся к лежащей девушке.           Девушка оставалась в той же позе, лицом вниз, неудобно подвернув на бок ноги. Сейчас она казалась совсем маленькой, как ребенок. Собственно, она ребенком и была - Ежикова ровесница. Вокруг уже светлело, было хорошо видно спутанные светлые волосы и вышитые на длинной ночной рубашке голубенькие цветы. Внизу рубашки расплылось мокрое пятно.           - Э, да ты у нас напрудила со страху, подруга, - после чудовищного напряжения Ежу стало смешно.           Он улыбнулся и повернул девушку лицом вверх. Распахнутые глаза смотрели прямо перед собой, в серое предрассветное небо... Улыбка у Ежа исчезла.           - Вот это да. Задавил я ее...           Так же внезапно, как и ненависть, на него нахлынуло отчаяние. Тоскливое, выжигающее все нутро, так же сильно, как недавняя ярость. Он коротко взвыл, схватил мертвое тело поперек и, размахнувшись, выбросил в реку. Потом сел на влажную от утренней росы траву. Сгорбился, обхватив руками колени. Уткнулся в них головой.                     Глава 19                     Еж сидел на краю полатей, поджав ноги, и смотрел, как Жарок убирается. "Как это чудесно, сидеть вот так, в теплом доме, на мягкой подстилке и смотреть, как кто-то делает твою работу..."           Вошедший Дов свалил наколотые дрова к печке, отчего вокруг образовалась целая россыпь щепок и кусочков коры. За необдуманный поступок он немедленно получил веником по заду. Жарок чего-то фыркала себе под нос, а Дов быстренько залез наверх, и они с Ежом стали смотреть вместе.           - Невероятно завораживает. - Еж сделал мечтательное лицо - Вот часами могу так сидеть и наблюдать.           - Ага, - согласился Дов.           Жарок орудовала веником так сосредоточенно, будто от чистоты пола зависела вся ее будущая жизнь. Тася тоже смотрел на нее, но совсем по-другому. Еж, заметив умиленное лицо товарища, только покачал головой. Потом приподнялся на руках, готовясь спрыгнуть.           - Куда! - Жарок заметила его движение и замахнулась веником. Еж проворно заполз обратно.           Два дня назад Еж с Довом ходили за птицей. Поначалу было решено переночевать у Старухи, но под вечер врезал такой мороз, что друзья решили вернуться. Домой они добрались уже глубокой ночью и завалились в избу, замерзшие голодные и усталые. Еж не сразу понял, в чем дело, когда, войдя, услышал в углу, где стояла Тасина постель какую-то возню и хихиканье. Недоумевая, он зажег лампу, однако, вместо ожидаемой забинтованной физии товарища увидел улыбку кузнецовой дочки. Забинтованная физия, правда, через секунду тоже выползла из-под одеяла и посмотрела на Ежа с осуждением. Получилось очень неприятно. Дов, как будто ничего не заметив, стал распаковывать поклажу, а хмурый Еж начал накрывать на стол.           Застигнутые врасплох лежали тихо, как мышки, и только шептались о чем-то. После еды Еж с Довом улеглись спать. Через некоторое время любовнички видимо посчитали, что все спят, и опять начали возню. Несмотря на страшную усталость, Еж никак не мог заснуть и страшно злился на самого себя за это. Устав злиться на себя, он стал злиться на Тасю: "Мог бы потерпеть, зараза медвежья, пока дом собственный заведет! Там бы и кувыркался, с кем захочет".           Потом он как-то удивительно четко вспомнил Ласоньку. Ее лицо, улыбку. Дурацкие кулончики на тонкой шейке. Ее прямо так и звали, не Ласка, а именно Ласонька...           Он встретил ее в первый же день, проведенный под горой. Когда Колга привел своих гоблинов в пещеры Багдаша, вся банда разбежалась по домам. Ежу разбегаться было некуда, и старый гоблин разрешил ему пожить в своем доме, в одной из каменных ниш чертога Шадра. Своей семьи у него не было отродясь, поэтому доставшейся от отца нишей владел его младший брат, со своей женой. Вокруг постоянно стоял детский плач, визг и гомон. Ежа этот балаган страшно раздражал, и он в первый же день ушел бродить в одиночку под сводами. Глаза еще не привыкли к сумраку, зато звуки и запахи воспринимались острее, чем в лесу. Орку, конечно, не место под горой, но Еж не мог не признать, что в пещерной жизни, все-таки, есть своя красота.           Чертог Шадра считался одним из самых больших и красивых чертогов кряжа. Поражающая своими размерами каменная полость тянулась на тысячи шагов в длину, освещенная светом прикрепленных к гигантским колоннам светильников. Свет был слабый, и верхнего купола Еж так и не смог разглядеть, зато вереницы уходящих вдаль желтых огоньков вызывали чувство чего-то небывало таинственного, совершенно поражая воображение молодого орка. Он долго шел вдоль колоннады, оглядываясь вокруг, и не переставал удивляться величественности подземных хором. Мимо него проходили гоблины, спешащие по своим делам. Для них все вокруг было привычным, знакомым с детства, а вот орка многие видели здесь впервые. Кто-то оглядывался на него, кто-то удивленно смотрел ему вслед, но ни один не сказал ни слова. Еж уходил все дальше и дальше, а огромный коридор все не кончался и не кончался. Потом из сумрака навстречу показалась хорошо освещенная площадка. Прямо перед ним стояла одна из колонн с вырезанной прямо в ней фигурой. Огромный каменный гоблин протягивал вперед руку в останавливающем жесте. Из скалы выступала только половина туловища, возникало ощущение, что этот гоблин хочет вырваться из холодного камня колонны. Лицо его было красиво настолько, насколько вообще может быть красиво лицо гоблина. Оскаленные зубы, сдвинутые брови и глаза, с угрозой смотрящие на невидимого врага.           У подножия сидела группа молодых ребят, ровесников Ежа. Они болтали, смеялись и жевали какую-то снедь, передавая по кругу маленький котелок. Ближайший из сидящих молодой парень, заметив Ежа, что-то сказал остальным. Гоблины засмеялись и приглашающе замахали руками. Еж подошел и сел рядом. Он настолько одурел от новых впечатлений, темноты и запаха горевшего масла, что начисто утратил присущую ему осторожность и подозрительность.           - Привет. Ты кто? - спросил парень, весело улыбаясь.           - Еж.           Такой ответ вызвал новый приступ смеха.           - Не правда, - сказала одна из девушек. - Ежи они такие, маленькие, с колючками, я в лесу видела.           Глядя не ее славное улыбающееся личико Еж тоже повеселел.           - А я особенный еж. Порода такая. Двуногая. - он сел поудобнее и только сейчас заметил, что пол вокруг выложен сиреневой полированной плиткой, испещренной черными прожилками.           - Ты орк. Лесной житель, - сообщил другой, сидевший справа от Ежа.           Он не смеялся, как остальные, но на лице его не было заметно ни тени злости. Он протянул ему котелок и Еж, кивнув, съел одну ложку неизвестного, но вкусного варева.           - Да. Лесной. Вот в гости зашел, к Колге. Знаете такого?           - К Колге? Он же бандит. Ты что, тоже один из его разбойников? - девушка, знавшая, как выглядят ежи, очень изящно посмотрела на него чуть искоса, как бы исподлобья.           От ее взгляда у Ежа на секунду замерло сердце, и все слова в голове поперепутались. Теперь он смотрел только на нее, остальным почти не отвечал. Молодежи скоро надоело тормошить неразговорчивого орка, и они стали расходиться. Еж страшно испугался, что девушка тоже уйдет, но она осталась. Более того, когда гоблины забрали свои подстилки, она подвинулась, приглашая Ежа сесть рядом.           - Я - Ласка. Но лучше Ласонька. Меня все так зовут.           "Ласонька...", - подумал Еж, а вслух спросил:           - Это чья статуя, в колонне?           - Это Хорга. Командир отряда, который наш чертог защищал. Ну, от степняков, шестнадцать лет назад. Он умер в позапрошлом году, а в прошлом ему памятник этот поставили...           Потом они долго гуляли. Ласка показывала Ежу чертог Шадра, рассказывала весело и интересно, а он не понимал ни слова, только слушал ее голос, звучавший под каменными сводами серебряным колокольчиком. В какой-то момент она остановилась и, засмеявшись, потрясла Ежа за рукав:           - Ты же меня не слушаешь совсем! - Еж смотрел ей прямо в глаза и молчал. Ласка не выдержала и опустила взгляд. Еж провел рукой по ее щеке, мягко придвинул голову к своей и тихо спросил:           - Где ты живешь?           Она протянула руку и показала.           - Пошли.           Конечно, все получилось не так, как представлял себе Еж, но, в общем, тоже неплохо. По крайней мере, он был страшно доволен собой. "Ай, да я! Раз, два и в постель! Мы, орки, вообще молодцы в этом деле! Ни одна гоблинша не может устоять супротив нашего брата!"           Когда Еж проснулся, он мельком попрощался с Ласонькой и побежал обратно к Колге. Тот попросил его помочь по хозяйству, они провозились до самого вечера. Со временем в пещере определиться было сложно, но Колга сказал "вечер", значит вечер.           После ужина Еж переоделся и пошел к "стражнику", как называли местные памятник Хоргу. По дороге он думал о том, какие исправления стоит внести в свое поведение в постели с учетом мелких замечаний, сделанных прошлой ночью Лаской.           Увидев сидящих под статуей ребят, Еж опешил. Тот парень, который вчера угощал его из котелка, сидел, прислонившись спиной к каменному основанию колонны. Между его расставленных ног, откинувшись назад, сидела Ласонька. Тот обнимал ее за талию, и оба преспокойно смеялись. Еж сел напротив. Он все еще не мог поверить своим глазам. Ребята, в том числе и бесстыжая изменщица, поздоровались с ним, как ни в чем не бывало. У Ежа от обиды пересохло в горле. Он еще немного посидел, отвечая что-то невпопад, а потом ушел. Величественные колонны и загадочные коридоры теперь казались душными и вызывали отвращение.           Через некоторое время Еж успокоился и, незаметно для себя, начал искать девушке оправдания. "Ну и что, подумаешь, сидела она с ним в обнимку. Может они друзья детства. Или, вообще, брат с сестрой. А я хожу тут и мучаюсь, как дурак". Сначала медленно, потом быстрее Еж зашагал к Ласкиному дому. Перед входом в ее нишу он окончательно убедил себя, что бедная девушка тут ни при чем, а во всем виновато его больное воображение. Он зашел внутрь, готовя в уме ласковые слова и извинения, но тут же остановился, как будто врезавшись в стену. Из спальни доносились звуки, истолковать которые двояко было невозможно. Еж нервно сглотнул и медленно вышел наружу. Нужно было уйти совсем, но не получалось. Словно что-то почуяв, Ласка вышла из дома, застегивая накинутую на голое тело куртку.           - Привет. Ты чего? - спросила она удивленно.           Еж прислонился к стене и закрыл глаза. Страшно хотелось схватить сучку за горло и ударить затылком о камень. Будь дело в лесу, он бы так и сделал. Но здесь не лес. Чужое место.           - Тебе никогда не приходило в голову, что так нельзя поступать?           - Как?           - Вот так.           Девушка искренне оскорбилась:           - Еж, ты что, меня уже в собственность свою записал? Это мое дело, с кем я время провожу.           - "Время провожу"? Это называется "время провожу"?!           Ласка зло сощурила глаза и произнесла жестким, совсем не знакомым Ежу голосом:           - Кто ты такой, чтобы на меня кричать? На меня никто голос не повышает, запомни.           Еж повернулся к стене, ударил кулаком шершавый камень и быстро зашагал прочь.           Через два дня он познакомился с другой девушкой, у которой прожил почти всю следующую неделю. Она была славная и милая, совсем не такая, как Ласка... Но проблема-то была как раз в этом. Не такая.           Встречаясь в коридорах и у памятника, Еж и Ласка не обращали друг на друга внимания. По крайней мере, очень старались. Потом Ло забрали в соседний чертог родственники, и Еж опять остался один. Он слонялся в одиночестве по темным пещерам, ходил на берег подземного озера, разыскивал маленькие подгорные ручьи, чтобы хоть как-то отвлечься от мысли о Ласоньке. Когда становилось совсем невмоготу, выбирался наверх и лазил по скалам, куда только мог добраться. Но все это не приносило измученной душе покоя. Он страдал.           За два дня до ухода из горы Еж встретил Ласку в одном из дальних проходов, ведущем к подземной речке. Она была одна. Еж остановился. Она тоже остановилась и, улыбнувшись, посмотрела на него исподлобья, точно, как в первый раз. Еж не выдержал - подошел. Через несколько минут они уже шагали вместе, как будто не было этих трех недель ужасной ссоры.           Теперь уже Еж водил девушку по окрестным пещерам, показывая все, что он успел изучить. Ласонька смеялась, восхищалась и ахала, в общем, вела себя как нельзя лучше. А потом, когда наступила ночь, они вышли на поверхность, и она повела Ежа к горному озеру, до которого он не успел добраться за это время. Озеро было маленькое и почему-то очень теплое. Они долго плескались, брызгались и смеялись, а потом занимались любовью на берегу, залитом лунным светом.           Когда начало светать, пришло время возвращаться в чертог. Еж уже собрался идти, но Ласонька сказала "Подожди...", быстро взбежала на противоположный склон и там, легко раскинув руки, громко крикнула: "Прощай!". Могучее эхо подхватило звук, принялось метать его между огромными, голыми скалами. Казалось, все горы отвечают маленькой гоблинше: "Прощай, прощай!" Это было так неожиданно и чудесно, что по щекам Ежа побежали слезы. Возвращались молча. Еж не пошел ночевать к Ласоньке. Мысль о том, чтобы тискать в постели это волшебное, неземное создание казалась чудовищной.           А когда Еж на следующий день пришел к ней проститься, неземное создание уже гуляло в обнимку с другим. "Какое счастье, что я ухожу, - думал Еж, укладывая рюкзак, - Хватит с меня гор. Лес. Только лес теперь. Никаких".           Прошло много дней и ночей, прежде чем первая любовь перегорела. Сердце, успокоившись, перестало трепыхаться при мысли о девушке из пещер. Но еще много раз Еж видел во сне маленькое горное озеро и ее, стоящую на скальном уступе с раскинутыми руками. Тогда он просыпался от страшной тоски и слышал замирающий вдали любимый голос.           После посещения Багдаша отношения Ежа к противоположному полу сильно изменилось. Раньше он всегда отворачивался или вовсе уходил, когда гоблины, получив в свои лапы пленницу, пускали ее по кругу. Теперь он отворачиваться перестал. Конечно, участвовать в общем веселье ему было противно, но зато появилась мысль о том, что когда-нибудь, возможно, он сумеет получить человечью девушку в свое собственное распоряжение.           Зачем это ему нужно, Еж и сам толком не понимал. Может, просто хотел отыграться на ком-нибудь за боль, причиненную другой женщиной. А, может, в тайне надеялся, что пленница полюбит его. Хотя последнее, конечно, было глупо, потому, что люди боялись орков и гоблинов как огня, да и самому Ежу человечья красота была не по вкусу. Но раз сильно хочется, нужно было хотя бы попытаться, верно?                     Глава 20                     - Вернулся, цапля травяная! - горбатый гоблин, с неимоверно длинными руками выполз из шалаша и, прищурясь, посмотрел на Ежа. День был в самом разгаре, бандиты, устав от мерзких своих ночных дел, дружно отдыхали. Еж не обратил внимания на возглас, молча прошёл мимо, лишь подсознательно отметив, что это был один из тех двоих, что покушались тогда, в доме, на его добычу.           - Ягода, слышь! Орченок приполз. Эй, ты спишь там?           Из-под соседнего навеса показалась красная, помятая морда толстяка. Неизвестно откуда появился Колга, положил руку на плечо Ежу и тихо сказал ему в самое ухо:           - Ты пока в моем шалаше посиди.           - В чем дело? - недовольно ответил тот. Колга нахмурился.           - Я тебе говорю, иди в шалаш и сиди там тихо.           Как и четыре года назад, в деревне, Еж понял, что дело плохо, но не испугался, как тогда, а только разозлился еще сильнее. Но в шалаш все же залез. Предчувствия его одолевали очень нехорошие.           - Ягода, слышь, он у нас девку упер из-под носа и чуть самих не загрыз, - мерзко верещал длиннорукий.           - Он в общак ничего не принес, слышь, Ягода! - прогундосил кто-то справа.           - Не иначе как в лесу заныкал, - вторил ему другой, тоже незнакомый голос.           - Колга. - Еж понял, что говорит Ягода, - Почему твой орченок так себя ведет? Забрал бабу, награбил, наверное, чего-то там, ни с кем не поделился. Так нельзя, Колга.           Раздался спокойный голос старого главаря:           - Ты не хуже меня знаешь, что орки добро не берут. А что там с бабой вышло, надо разобраться. Ты мне лучше скажи, почему двое твоих бойцов так одного орченка малолетнего испугались, мне очень интересно.           На поляне поднялся такой пакостный визг и гомон, что Ежа передернуло от отвращения. Он уже ничего не мог разобрать, однако, на всякий случай, быстренько запаковал рюкзак и положил его рядом с выходом. Потом, приладив к поясу самострел, взял в руку топорик. "Хотят разборки со мной устроить - будут им разборки. Крысы пещерные!" - он был страшно зол и взвинчен до крайней степени. Послышался голос Колги:           - Ежик, выйди. Тут вопросы к тебе.           Еж вышел из шалаша, поднялся, но подходить к толпе галдевших гоблинов не спешил. Не вытерпев, они подошли сами. Больше всех суетился длиннорукий. Колгины бандиты тоже вылезли на свет, но держались пока поодаль и молчали. "Ведь не вступятся за меня! - тоскливо подумал Еж, - Не пойдут против своих!" Решимости у него поубавилось, в животе неприятно похолодело.           - Ты скажи, цапля, почему ты с бабой от нас убежал, а? Тебя не учили, что делиться надо! - визжал длиннорукий прямо в лицо Ежу. Ягодины гоблины насмешливо ждали, обступив шалаш со всех сторон. Еж поиграл желваками на скулах и молча сел обратно, под низкую крышу из лапника.           - Со всяким гнильем говорить не буду. У меня есть свой командир. Он спросит - отвечу.           Колга молчал. Зато горные, стоящие вокруг, зашумели еще громче. Еж немного подвинулся вглубь шалаша, так, чтобы не было видно снаружи, как он одевает рюкзак. Что придется уходить, было ясно, и опыт подсказывал сразу захватить с собой все необходимое. "Все в жизни повторяется. Тогда я был маленький и испуганный. Сейчас я большой и злой. - он кинул взгляд на вопящих бандитов, - Главное теперь - пробиться". В глубине сознания свербела подлая мыслишка, что все еще может уладиться мирно, но слишком уж хорошо он знал гоблинскую породу. У них ничего мирно не бывает. Приладив рюкзак, Еж сел обратно к выходу. Гоблины совсем разошлись. Они орали в полный голос всякие гадости, которые он старался не слушать. Тот, с длинными руками, наклонился к нему:           - А, может, мы сейчас его самого, вместо бабы, а? А ну-ка, цапля, повернись!           Тут Еж не выдержал. Он резко выпрямился и врезал визгуну обухом топора в скулу, снизу вверх по длинной дуге. Тот взвизгнул в последний раз, да так, ч то даже южный зверь бабизян бы позавидовал, после чего откатился в сторону и затих. Гоблины опешили. Еж, не теряя времени, оттолкнул стоящего рядом, со всех сил саданул ногой в пах следующему и побежал в лес. Воздух за спиной взорвался руганью и топотом. Еж несся, что было духу, потом сообразил и стал заворачивать вправо, чтобы яркое полуденное солнце оказалось прямо перед ним. Гоблинам такого долго не выдержать, иначе ослепнут насовсем. Расчет оправдался - вскорости погоня стихла. Он продолжал бежать, пока держали ноги, долго, очень долго. А потом, когда двигаться стало совсем уже нельзя, упал на траву у корней огромного кедра. Сил хватило только на то, чтобы снять рюкзак. Еж положил его под голову, отдышался и провалился в глубокий сон.           Проснулся он ночью - сказывалась трехлетняя привычка. Первым делом Еж мысленно пообещал себе бросить все гоблинские замашки, как-то: ночной образ жизни, манеру сутулиться, и обязательно следить за речью, чтобы говорить четко, без носовых гласных. Обозначив, таким образом, перспективы на будущее, Еж сжевал половину лепешки, добытой из рюкзака, запил из фляги, пожалев, что поленился в прошлый раз наполнить ее до верха и двинулся в путь. Направление определить не составляло большого труда - короткие ветки на елках и наросты мха на корнях указывали дорогу. А куда еще идти орку, как не на север? Вот он и шел.                     Гоблины старого Колги сидели у костра. Ягода со своими бандюками ушел обратно в горы, а они остались. Только теперь их было пятеро. Все молчали.           - Как ты думаешь, Колга, он вернется?           Колга не ответил. Может быть ему было стыдно, как и остальным, за то, что не вступились, не отстояли своего. А, может, старому гоблину было все равно. Он ведь с самого начала знал, что лесному не место среди горных, удивлялся только, как долго тот не решался покинуть банду. Теперь он ушел. Хорошо, что эти дураки его не догнали. Иначе получилось бы совсем неприятно. А так, что? Да все прекрасно.                     Через двое суток на берег речки Патиры вышел чумазый молодой орк с осунувшимся лицом. Он сбросил рюкзак, прошел несколько шагов и рухнул на колени в воду у берега. Долго пил, плескался, потом снова пил и снова плескался, прямо так, не снимая одежды. А, когда наконец поднял глаза, увидел невдалеке маленький домишко, из трубы которого густо валил дым. Изнутри доносился перестук молоточков, бьющих по металлу. Совсем рядом стояла девочка-подросток в длинной, не по размеру, кожаной куртке. Она смотрела на него серьезными серыми глазами и молчала.                     Глава 21                     Шуба была сейчас вовсе ни к чему, потому что давно наступила весна. Но упрямый Таська все равно просиживал каждый вечер c иголкой, стараясь изо всех сил. Портной из него получился неважнецкий, поэтому перешивать и распарывать пришлось на три раза. Собственно, уже пошел четвертый. Еж и Дов, по мере возможностей, помогали товарищу справиться с непокорной волчьей шкурой, но толку с этого выходило немного. Жарок перестала появляться у них дома, ей приходилось целые дни проводить с матушкой на огороде. Тася ходил к ней сам. Лицо его почти совсем зажило. Выглядели шрамы совсем не так страшно, как казалось вначале, но, пока не зажили окончательно, вид у пострадавшего был совершенно дурацкий. Кожу стянуло, и кончики губ задирались вверх, образуя какую-то загадочную улыбку. В таком виде Тася очень походил на Дашу.           Еж все время пропадал в лесу. Возвращаясь домой, он приносил битую птицу, ранний щавель и маленьких таежных клещей за ушами. Из птицы и щавеля варили суп, вынутых же клещей принародно сжигали. Дов мастерил новые капканы, вместо потерянных и испорченных за зиму. Кроме того, в тайне от всех, он готовил Ежу прощальный подарок - рюкзак новой конструкции, снабженный легкой рамой из хитро выгнутых ивовых палочек. Идея, естественно, принадлежала старому кузнецу. Только тот использовал железные прутья, сводившие на нет все преимущества изобретения, - они давали большой вес и постоянно ржавели. Дов, рассудив, что нагрузка на конструкцию небольшая, выполнил ее из прибрежного тальника. Теперь он подъезжал к кузнецу, пытаясь выманить у него набор из трех пряжек, которые должны были позволять владельцу чудо-рюкзака легко настраивать лямки по своему усмотрению. Каждый вечер Дов и Тася ждали товарища из лесу, накрыв стол и жарко натопив печку. Они оба опасались, что Еж не вернется, что именно сегодня он решил уйти насовсем, но вслух об этом друг другу не говорили. А когда Еж, наконец, появлялся в темном проеме двери, облегченно вздыхали.           Снег уже почти совсем сошел, остались только маленькие леднички в скальниках и непролазных чащах, куда солнце почти не добиралось. Зелень приятно смущала глаза, отвыкшие от красок за долгую серую зиму. Жизнь в лесу расцветала с той же милой непосредственностью, с какой цвели рыжие цветы жарков, которые Тася охапками приносил своей любимой. Еж часто слышал, как где-нибудь вдалеке кричат животные, громко и неистово, вещая миру о любви, о ее радости и боли. Однажды он наткнулся на молодого волка с порванной шеей. Когда Еж подошел к нему, тот был еще жив, но уже ничего не видел и не чувствовал. Судя по всему, несчастный зверюга погиб в схватке за самку. "Вот она, поистине благородная смерть. Что может быть прекраснее, чем умереть за любовь?" Потом вспомнил, как гоблины чуть не убили его за то, что он утащил человечью девушку. Глядя на умирающего волка, Еж почувствовал, как смешны и нелепы были его поступки. Он даже пожалел, что не может спрятать голову под мышку, так ему стало стыдно. Потом колючая Ежовая натура взяла верх над романтикой: "Прекраснее, чем умереть за любовь, - это жить за любовь. Завидовать надо тому, кому досталась самка". Серый хищник, словно подтверждая жизненность таких выводов, судорожно вздохнул в последний раз и замер. Еж подумал, было, содрать со зверя шкуру, но цинизма на это не достало, и он пошел дальше.           На следующий день он проснулся необыкновенно рано. Друзья еще сопели в своих постелях, солнце только-только взошло. Еж понял, что время пришло. Он тихонько встал и стал собираться. В сущности, все было готово, осталось только уложить вещи. Вернувшись из сарая, Еж обнаружил, что Дов уже не спит. "Понял. Он уже понял..." Мысль о том, что придется расстаться с любимыми друзьями, разом прожгла все нутро и противно сжала горло. Дов молча вышел и вернулся со своим подарком. Еж сначала не понял, что это такое, а потом примерил, обрадовался и сразу огорчился еще больше. Таська тоже поднялся. Пока возились с рюкзаком, он слонялся по комнате, засунув руки в карманы. Ему было неловко, что ничего не приготовил другу на прощание. Потом он вытащил из-под кровати свою флягу и протянул Ежу:           - Пусть у тебя две будет. Так надежнее.           Еж поблагодарил. Потом они долго еще сидели за столом, ковыряя ложкой в тарелках, и не знали, что сказать. Тася начал какую-то торжественную речь, но запутался, и сел обратно, обреченно махнув рукой. Еж очень радовался, что никто не спросил его, вернется ли он обратно. Это было бы очень не к месту. Все, что нужно, было сказано. Они были орки, они понимали его. Еж глубоко вздохнул, рывком поднялся на ноги и одел рюкзак.           - Вот и все, братцы. Прощайте.           - Давай, Ежатина, будь здоров. Покажи им там всем.           - Кому?           - Да всем.           - Ну, хорошо. Покажу, что смогу.           Трое орков засмеялись. Потом Еж пожал друзьям руки и вышел наружу. Провожать его они не стали. В нежном майском воздухе уже витало предчувствие настоящего летнего зноя. "Эх, вспотею я сейчас в два счета! Надо было куртку снять. Ладно, потом. Успеется еще", - Еж привычным движением поправил лямки рюкзака и зашагал к лесу. Конец первой части.

[Главная] [Оглавление романа] [Первая часть] [Вторая часть] [Третья часть ]

Главы 1-й части: [1] [2] [3] [4] [5] [6] [7] [8] [9] [10] [11] [12] [13] [14] [15] [16] [17] [18] [19] [20] [21]